вот-вот хлынет из ушей. Дыхание сперло.
– Водички, водички возьми запей, – заволновался Гугин.
От воды стало легче, и я уже ощущал только приятное тепло разливающееся по телу, да пробуждающийся голод. В голове приятный гул. Робость и злость прошли.
– А ну-ка, Сонюшь, приготовь чего-нибудь горяченького, – забрасывая ногу на ногу, по-барски распорядился я.
Сонечка недоуменно посмотрела на меня, потом вопросительно на Гугина, но тот кивнул и радостно заорал:
– Вот это правда, Колян! Что правда, то правда. Пожрать надо. Иди, Сонька, готовь, а мы с Коляном побалагурим. Давай, Колян еще хлопнем. За знакомство.
– Давай.
Разливает. Водка булькает, пенится.
– Холодненькая.
– Да уж.
– Ну, твое здоровье.
– Со свиданьицем.
– К-ха, а, здорово.
У меня получилось не так здорово, но вторая уже лучше пошла. В пьяной голове закружились веселые мысли: вот если б кто сослуживцев увидел, как я водяру… А Леночка, секретарша Ленка с длиннющими стройными ногами, любовница шефа, посморела бы она сейчас на меня. Влюбилась бы, ей богу. Умеет, чертовка, ножки показывать. И видно прелести, и не скажешь, что нарочно. Мне живо представилась Леночка и разные соблазнительные картинки, с нею связанные. Но мои грезы прервал Гугин.
– Закуси, Колян, а то разобрало тебя.
– Н-не хочу закусывать. Налей еще.
– Нет, поешь сначала.
– Не буду.
– Сонь, скажи ты ему.
– Дзопик, скушайте что-нибудь, а то плохо вам будет.
– Дзопик, Дзопик, – передразнил я. – Сами ешьте. Хочу еще водки. А ты, Сонька, дура.
– Послушай, Колян, ты ж ведь сам просил, – начал Гугин, но его перебил, не дав ему договорить о пользе горячей пищи.
– Заткнись, козел.
– Да ты что?
– А ты чего? Да я сегодня самому Сохатому в морду пиво плеснул.
– И живой?
– Как видишь.
– Значит, сочиняешь, – весело поддразнил Гугин, – а откуда Сохатого знаешь? Небось разговорчик подслушал?
– Я сказал, заткнись.
Краешком глаза я увидел побелевшую Сонечку в засаленном фартуке, стоптанных шлепанцах, рукой она прикрывала свой большой рот и неподвижно смотрела на нас.
– Он что, всегда так хамит? – обратился к ней Гугин.
– Да нет, он тихий, интеллигентный. Непьющий он. Не знаю, что случилось. Ой-ой, котлеты пригорают.
– Послушай, Гугин, уйди, а? Мне нужно с твоей женой в спальню сходить, – мне стало весело, и я обратился к Сонечке. – Но теперь ты, плутовка, уже не получишь порошку. Гы-ы-ы-гы-гы. – Я ржал, гоготал, визжал, грозил пальцем смущенной и вконец растерявшейся Сонечке, корчил рожи Гугину. – Ну, слушай, Гугин, ну уйди, потом мы тебя позовем.
Гугин молчал. Его каменное лицо показалось мне гладко выбритым, глаза смотрели темно, не мигая. Потом он медленно встал, аккуратно и неторопливо надел пиджак в мелкую клеточку. Меня еще больше развеселили его косолапые лапищи, мелкая клеточка пиджака и полосатые носки.
– Ты куда, Гугин? – заныла Сонечка.
Гугин, не обращая на нее никакого внимания, направился в коридор, одел ботинки, пальто. Сонечка металась по кухне, картошка выкипала, котлеты горели, Гугин уходил, а я оставался. Все шло, как надо.
Виктория! Виктория! Я торжествовал. Я утвердил себя. Да здравствует новая жизнь! Теперь я не неврастеник, не хлюпик. Теперь я уважать себя начал.
Но ликование мое длилось недолго.
Одетый Гугин обратно зашел на кухню, схватил меня за шиворот своей цепкой ручищей (О! опять за шиворот!) и поволок в прихожую. Хмель с меня мигом слетел.
– Ты что, Гугин? – жалко пролепетал я.
– Я? Ничего. Просто я сейчас тебе кое-что покажу. Это интересно. Значит, водку, говоришь, любишь?
– Что ты, Гугин, прости, я пошутил.
– А… ну если пошутил, тогда прощаю. Я понимаю тебя, Колян, ведь раньше ты ни капли в рот спиртного не брал. А сейчас взял и перебрал. Вот и развезло с непривычки. Одурманило. С каждым может случиться.
– Но куда ты меня тащишь?
– Сейчас увидишь.
На улице было тепло. Вчерашний воздух отсырел, почернел, съежился. Свежий воздух щедрым порывом рванулся на меня. Я успокоился. Я понял – Гугин вывел меня проветриться. Все-таки неплохой он мужик. Но все равно ниже меня. Он кто? Мужик сиволапый, вот он кто. А я – духовность, интеллект.
– Спасибо, Гугин, – снисходительно произнес я.
– Не за что, – добродушно проворчал Гугин. Он отошел на не сколько шагов от меня, не торопясь прикурил. Я стоял растерянно пошатываясь. Но наглость опять забирала меня.
– Дай закурить, Гугин.
– На, – Гугин подскочил ко мне и выбросил свою костлявую пятерню мне в живот. У меня перехватило дыхание и казалось, что уже никогда не вдохну.
Лицо Гугина оставалось неподвижным.
Ноги мои подогнулись. Но тут я почувствовал… услышал, что что-то хрустнуло так, будто на паркете раздавили кусок сахара. Это Гугин ударил коленкой мне в переносицу. Густой черный комок крови шлепнулся на снег. Потом более светлые алые струйки по текли из носа, изо рта ровными ниточками, как янтарная струйка из пивной кружки. Я закрыл лицо руками. Тупой животный страх навалился на меня. Скорее бы все это кончилось. Я инстинктивно еще крепче закрыл руками лицо и стал отхаркиваться. Но каким-то потаенным взглядом или почти звериным чутьем я видел, как Гугин аккуратно прицелился острым мысом ботинка. И в тот же миг в ухе моем словно что-то взорвалось. Перед глазами пелена. Меня вырвало. Потом все исчезло. Была только тьма, сквозь которую продирались сонмы образов, видений, лиц. Вспыхивали гугины, сонечки, пивные кружки. Потом все перемешалось.
Около двух месяцев провалялся в больнице. Что-то вправляли, чем-то пичкали, больно кололи, весь зад горит. Но выписали здорового, поправившегося и равнодушного.
Дома меня радостно встретила Сонечка. Я больше не рвался в герои. Я молча отлеживался, а она за мной ухаживала, терпеливо и заботливо. Дня через три я совсем окреп. На четвертый она залезла ко мне в постель, после чего я ей сказал, где взять полпачки стирального порошку. Но она мне ответила, что никакого порошку ей не надо.
Дзопик закончил свою историю глубоким, длинным вздохом и, застенчиво потупившись, отщипнул корочку хлеба. Лукин опустошенно смотрел в глубину аллеи, затем коротко произнес:
– Давай замахнем.
– Давай.
Они механически чокнулись и на несколько секунд погрузились каждый в свой стакан, словно каждый в свои сокровенные раздумья. Затем Лукин спросил:
