Созрев внутри жука, ленточный червь готов переселиться в крысу. Жук, конечно, с этим не согласен, так что червю приходится прибегать к новому комплекту препаратов. Некоторые из этих веществ — вероятно, опиаты — притупляют ощущения боли и страха и заставляют жука меньше заботиться о поиске укрытия. Посадите такого жука на верхушку мучной горки, и он, вместо того чтобы зарыться поглубже, будет спокойно ползать по поверхности. Паразит делает жука вялым и медлительным, такому жуку трудно уйти от нападения. Тем не менее, случись ему попасть на зуб крысе, зараженный жук будет сопротивляться изо всех сил. У мучного хрущака имеется на брюшке две железы, из которых он выпускает неприятное на вкус вещество, и крыса, взявшая такого жучка в рот, скорее всего, с отвращением выплюнет его. Но, как только паразит в жуке достигает зрелости, он блокирует эти железы и прекращает производство яда. Когда зараженный жук пытается защищаться, он не кажется крысе таким противным на вкус, как его здоровый собрат. Поэтому и съедят его с гораздо большей вероятностью, чем здорового. Получается, что от начала до конца всеми действиями и всем поведением жука руководит паразит.
• • •
Если свернуть с шоссе на Вентуру в городе Карпинтерия (штат Калифорния) и проехать немного по направлению к океану, то, миновав склад игрушек и железнодорожные пути, вы подъедете к забору из проволочной сетки. За забором лежит низина, периодически заливаемая морской водой — сотни акров земли, покрытой сочными невысокими растениями, напоминающими солянку. Это солончаковые болота Карпинтерии. Однажды в ясный летний день эколог по имени Кевин Лафферти отпер калитку в заборе и провел меня внутрь. Он хотел показать мне, как работает экосистема солончакового болота. Лафферти был одет в плавки и поношенную футболку с флуоресцентным изображением рыбы-льва; он шлепал по грязной тропинке в пляжных тапочках и нес в руках пару ласт для плавания с аквалангом. Я провел в обществе Лафферти несколько дней, и за все время моего визита ни разу не видел его в более формальном облачении. У него совсем юное лицо и пшеничного цвета волосы. Он плавал в волнах местного прибоя с тех самых пор, когда в 1981 г. приехал учиться в Университет Калифорнии в Санта- Барбаре. Мне трудно представить его сегодня на гребне волны профессором биологии, а не новичком-студентом.
Мы шли к морю по размокшей тропинке, и Лафферти говорил о солончаковых болотах.
— Чтобы образовалось солончаковое болото, должен существовать какой-то участок суши, лежащий в стороне от моря, но ниже его уровня. Это может быть русло реки, в которую во время прилива заходит морская вода. Такой вариант часто встречается на восточном побережье. Или местность может опуститься в результате тектонической деятельности,—он махнул рукой от океана в сторону окутанных туманом гор Санта-Инес, возвышавшихся над шоссе. — Вся береговая линия Калифорнии сформирована в результате сложной тектонической активности, к которой добавились изменения уровня моря. Считается, что этот бассейн был затоплен океаном, потому что опустился вниз.
Теперь уровень этой местности примерно на фут ниже уровня моря, поэтому частицы почвы, которые приносят с собой ручьи Санта-Моника и Франклин, до моря по большей части не доходят, а оседают здесь. Каждый день во время прилива морские воды пробираются в солончаки, заливают берега ручьев и заполняют всю эту равнину.
— Если бы уровень моря оставался неизменным, а тектонической активности не было, лет через сто здесь могла бы образоваться обычная суша. Но, поскольку земля постепенно опускается, осадочные породы не успевают сформироваться, — рассказывает Лафферти.
Разные процессы — накопление осадков, приток пресной воды, океанские приливы и отливы — достигли своеобразного компромисса на этой обширной заболоченной равнине, прорезанной кое-где каналами.
Каждый день во время отлива почва раскаляется на солнце, вода испаряется, а соль остается. Местами земля здесь даже солонее, чем морская вода. В этих условиях не может выжить ни одно дерево. Вместо деревьев почва покрыта плотным ковром выносливых растений, сумевших приспособиться к соли. Солянка, к примеру, всасывает из земли рассол и откладывает соль в своих плодах, используя оставшуюся пресную воду. Голые берега местных каналов зарастают тускло-зеленой пленкой водорослей. Может быть, с виду водоросли и кажутся жалкими, но на деле условия для них здесь почти идеальные. В почве полно азота, фосфора и других питательных веществ, приносимых потоками с гор. Во время каждого отлива голые равнины солончаков обнажаются, так что водоросли получают гораздо больше солнечного света, чем получали бы, если бы оставались всегда под водой. Во время отлива они жизнерадостно занимаются фотосинтезом. Вдоль берегов разбросаны тысячи миниатюрных волшебных шляп: это конические раковины калифорнийских игольных улиток, которые с удовольствием пасутся на водорослях.
— Они стригут очень быстро подрастающий газон, — замечает Лафферти.
Многие беспозвоночные солончаковых болот, такие как молодь жесткой ракушки и плоские морские ежи, представляют собой прекрасную пищу для позвоночных. Некоторые рыбы (к примеру, роющие бычки и фундулюс) живут в эстуариях круглый год, собираются вместе во время отлива и кормятся во время прилива, когда к ним присоединяются любопытные скаты и акулы, случайно забредшие из океана. Сегодня заметны только фундулюсы. Они мечутся вокруг и время от времени ложатся на бок, показывая блестящее светлое брюшко. По берегам каналов видны довольно крупные отверстия, размером не с палец, а наверное с кулак. Когда на эту равнину приходит утреннее солнце, из них медленно появляются крабы—линейные прибрежные крабы, которые щелкают улиток как орешки, и манящие крабы, которые медленно поднимают свои гигантские клешни, будто салютуя новорожденному дню. Здесь мало млекопитающих хищников — рост городов, подобных Карпинтерии, заставил горных львов и медведей покинуть эти места. Остались только еноты, ласки и домашние кошки. Но солончаки по-прежнему настоящий праздник для птиц — чегравов, перепончатопалых и желтоногихулитов, зуйков, куликов, кроншнепов, бекасовидных ветреников; все они выбирают для себя на этом пиру кусочки повкуснее.
Лафферти смотрит на кипящую кругом жизнь, на то, как одни поедают других, как энергия солнечного света переходит по пищевой цепочке в новые формы жизни, и видит все немного иначе, чем другие экологи. Кроншнеп хватает из норки улитку.
— Только что заразилась, — говорит Лафферти, а затем добавляет: — Более сорока процентов этих улиток заражены.
Можно сказать, что это просто замаскированные паразиты. Здесь вообще вагон паразитной биомассы, — он указывает на белоснежное созвездие пятнышек птичьего помета на темном фоне голой земли. — А это упакованные яйца глистов.
Он и сам замечает, что у него весьма своеобразный взгляд на многое.
Когда Лафферти в 1986 г. поступил в Санта-Барбаре в магистратуру, он смотрел на вещи точно так же, как остальные студенты-биологи. Если бы тогда его попросили разобрать экологию солончакового болота, он принялся бы изучать видимые вещи. Он измерил бы, сколько водорослей может съесть одна улитка, посчитал бы число икринок, которые может за год отложить самка фундулюса, записал число ракушек, которые способна съесть за день одна птица. Как он понимает сегодня, в тот момент подлинная драма этой экосистемы осталась бы незамеченной, потому что он не обратил бы внимания на паразитов.
И в этом не было бы ничего необычного. Десятки лет экологи всего мира лезли в речные протоки, ныряли в озера и забирались глубоко в лес в поисках двух вещей: конкуренции за средства существования, такие как пища и вода, и попыток сохранить жизнь и не быть съеденным. Они изучали распространение растений и животных и их плотность, распределение по возрастам, разнообразие видов. Они вычерчивали диаграммы пищевых сетей, напоминающие замысловатые арт-объекты. Но никогда ни на одной диаграмме ни одна стрелочка не указывала на паразита. Экологи, разумеется, не отрицали существования паразитов, но считали их вполне безобидными попутчиками. Они думали, что жизнь можно понять, не учитывая распространения болезней.
— Многие экологи не любят думать о паразитах, — говорит Лафферти. — Их представление об организме заканчивается на поверхности.
Мало кто из экологов потрудился подкрепить свое равнодушие к паразитам хоть какими-то данными. Им казалось неважным, что животные, как правило, наводнены несколькими видами паразитов. С другой стороны, паразитологи тоже проявляли небрежность. Они смотрели на своих паразитов влюбленными глазами в лабораториях, но не представляли, насколько важную роль эти паразиты играют во внешнем мире.
