— Но вы так и не стали американским гражданином.
— Но ведь нет такого закона, который запрещал бы мне сохранять свое подданство. Все налоги я плачу здесь.
— Почему же вы следуете линии партии?
— Если вы мне скажете, в чем заключается линия партия, тогда я вам отвечу, следую я ей или нет.
Наступила пауза, которую я вдруг прервал.
— А вы знаете, как я попал во все эти неприятности?
Он покачал головой.
— Оказал услугу вашему правительству.
Он удивленно поднял брови.
— Ваш бывший посол в России, мистер Джозеф Дэвис, должен был выступать в Сан-Франциско на митинге по поводу помощи русским в войне, но в последнюю минуту выяснилось, что у него ларингит. И тогда весьма высокопоставленный представитель вашего правительства обратился ко мне с просьбой оказать им такую услугу и выступить вместо Дэвиса. И вот с тех пор я и подвергаюсь подобным допросам.
Допрос продолжался часа три. Неделю спустя они снова позвонили мне и спросили, не могу ли я зайти в департамент иммиграции. Мой адвокат настоял, что пойдет со мной, «на случай, если они захотят продолжить допрос».
Встретили меня как нельзя более сердечно. Глава департамента, очень приветливый человек средних лет, говорил почти виноватым тоном:
— Мне очень жаль, что мы вас так задержали, мистер Чаплин. Но сейчас, после того как в Лос- Анжелосе создано отделение департамента иммиграции, мы сможем действовать гораздо быстрее — не придется по каждому поводу сноситься с Вашингтоном. Нам остается выяснить только один вопрос, мистер Чаплин, как долго вы собираетесь пробыть за границей?
— Не больше шести месяцев, — ответил я. — Мы едем просто отдохнуть.
— Но если вы задержитесь, вам придется просить о продлении визы.
Он положил на стол какой-то документ и вышел из комнаты. Мой адвокат успел заглянуть в бумагу.
— Это она и есть, — сказал он. — Ваша виза!
Глава департамента вернулся с авторучкой.
— Подпишите, пожалуйста, мистер Чаплин. Разумеется, вам еще нужно получить проездные документы.
После того как я расписался, он ласково похлопал меня по плечу.
— Вот ваша виза. Хорошенько отдохните, Чарли, и поскорее возвращайтесь домой!
Это произошло в субботу, а в воскресенье утром мы собирались уехать поездом в Нью-Йорк. Я хотел дать Уне доверенность на доступ к сейфу, в котором хранилось почти все мое состояние, на случай, если со мной что-нибудь случится. Уна все откладывала подписание нужных документов в банке. Но сегодня был наш последний день в Лос-Анжелосе, и через десять минут банки закрывались.
— У нас осталось только десять минут, надо поторопиться, — сказал я.
Но именно такие дела Уна любит откладывать.
— А почему нельзя подождать, пока мы вернемся? — спросила она.
К счастью, я настоял на своем, иначе нам пришлось бы до конца жизни вести тяжбу, пытаясь как- нибудь выручить свое состояние.
День нашего отъезда в Нью-Йорк был мучителен. Пока Уна отдавала последние распоряжения по хозяйству, я стоял на лужайке перед домом и смотрел на него с каким-то смешанным чувством. Так много всего было здесь и счастья и боли. А сейчас, в эту минуту, и сад и дом казались такими мирными и родными, что мне стало грустно их покидать.
Простившись с Элен, нашей горничной, и дворецким Генри, я проскользнул в кухню, чтобы проститься и с нашей кухаркой Анной. В таких случаях я становлюсь ужасно застенчив, а Анна, крупная толстая женщина, была к тому же еще и глуховата. «Прощайте», — повторил я и тронул ее за руку. Уна уходила из дому последней и рассказывала мне потом, что застала и кухарку и горничную в слезах. На вокзале нас провожал мой ассистент Джерри Эпстайн.
Путешествие по стране немного успокоило нас. До того как сесть на пароход, мы провели неделю в Нью-Йорке. Но когда я решил там немного развлечься, мне позвонил мой адвокат, Чарльз Шварц, и сообщил, что бывший служащий компании «Юнайтед артистc» предъявил иск к компании на несколько миллионов долларов. «Это пустая претензия, Чарли, но тем не менее я бы не хотел, чтобы вам вручили повестку с вызовом в суд — это значило бы, что вам придется прервать ваш отдых». И вот последние четыре дня я был вынужден провести у себя в номере и лишен был удовольствия посмотреть Нью-Йорк вместе с Уной и детьми. Однако на просмотр «Огней рампы» для представителей печати я все-таки решил поехать, не взирая ни на какие повестки.
Кроккер, который в это время заведовал у меня рекламой, устроил завтрак для сотрудников журналов «Тайм» и «Лайф» — это был случай, что называется, прыгнуть сквозь обруч в целях рекламы. Голые оштукатуренные белые стены их редакции как нельзя лучше гармонировали с холодной атмосферой нашего завтрака. Глядя на весь штат журнала «Тайм», на этих коротко остриженных, суровых мужчин, получающих гонорар построчно, я изо всех сил старался быть как можно приветливее и забавнее. Еда, которую нам подавали, — безвкусная курятина с желтоватой, мучнистой подливкой — была такой же холодной, как вся атмосфера, царившая за столом. И ни мое присутствие, ни еда, ни все мои попытки расположить этих людей в свою пользу не принесли мне ничего хорошего для рекламы «Огней рампы» — «Тайм» безжалостно разругал картину.
И на просмотре прессы я также ясно ощущал недоброжелательство в зале и поэтому был приятно
