Очарование нежности

В припадке злобы Булл страшно избил и Трэя, и мать, причем у Марты были сломаны два ребра и подбиты оба глаза. Мальчик пере­вязал сломанные ребра лоскутами разорванной одежды и обмыл ей лицо. Не сумев сдержать слез ненависти, он дал себе клятву, что придет такой день, когда он изметелит Булла Сондерса до полусмерти.

День этот пришел, когда Трэю исполнилось пятнадцать лет. Однажды Булл подошел к нему с хлыстом, явно намереваясь избить его за то, что лошадь, которую мальчик пытался объез­дить, два раза скинула его.

– Я покажу тебе, как приклеивать задницу к спине лошади, – угрожающе прорычал Булл. Щелчок хлыста по земле прозвучал как ору­жейный выстрел.

Трэй для своих лет был слишком рослым и слишком сильным, поскольку вкалывал, как раб, с детских лет. Он тут же сказал себе, что это последняя попытка папочки отколотить его.

Булл охнул от неожиданности и боли, когда хлыст был вырван у него из руки и крепкий как камень кулак шибанул его в подбородок. Он повалился в пыль, а сын набросился на него. Работая кулаками как бешеный, Трэй наносил удары, вкладывая в них всю годами копившуюся ненависть, пока лицо Булла не превратилось в кровавое месиво. Когда он под­нялся, жирные губы Булла кровоточили, перед­них зубов не было, а оба глаза затекли.

Трэй молча смотрел на еле дышавшего от изнеможения, мычащего что-то нечленораздельное мужчину. Сам он не задыхался и почти ровным голосом произнес:

– Если ты еще раз поднимешь руку на мою мать или на меня, я убью тебя.

Пнув Булла на прощанье носком ботинка в бок, Трэй повернулся и размашисто зашагал к конюшне.

Двое пастухов, украдкой ухмыляясь, подня­ли избитого на ноги и отвели в дом.

С этого дня ни Трэй, ни его мать ни разу больше не становились жертвами побоев отца, однако моральное давление на них с его сторо­ны продолжалось. К сыну он обращался не иначе как «ублюдок», а к Марте – «никчемная шлюха». Как и прежде, в доме постоянно пас­лась какая-нибудь баба, которая оставалась до тех пор, пока Булла не начинало от нее тош­нить, или же она, вдоволь насытившись его звериными ласками, не убиралась восвояси.

Именно одна из таких и лишила Трэя не­винности, когда ему было семнадцать. Он был благодарен судьбе за возможность и таким спо­собом отомстить своему отцу. Отныне все потаскухи, переступавшие порог дома Булла, в конце концов, оказывались и в его постели.

Это прекратилось лишь тогда, когда хитрю­га Булл, видимо догадавшись о том, что у него появился дублер, повадился таскать на ранчо индейских женщин, намеренно выбирая таких уродин, спать с которыми для Трэя было не­возможно.

Тень грусти пробежала по лицу ковбоя. Когда ему было восемнадцать, мать скончалась от непонятной болезни. Доктор так ничего и не смог у нее найти.

– Ей словно жить расхотелось, объяснял он. – Мне кажется, она просто измучилась вконец и захотела покинуть этот свет.

Это Трэй мог понять. Ради чего было жить его матери? Ее сын теперь мог и сам постоять за себя и, вероятно, она действительно устала от такой жизни.

В ночь, когда Марта умирала, сын держал ее руку. Булл находился через стенку, и скрипя пружинами, развлекался с очередной индиан­кой.

Все, кто отказался прийти к Буллу на но­воселье, явились на похороны Марты. Ее лю­били все соседи и от души ей сочувствовали. Они выразили соболезнование сыну, а вечно чем-то недовольного, угрюмого мужа проигно­рировали.

Все, включая и самого Булла, думали, что Трэй после смерти матери уедет с ранчо.

С мрачным удовлетворением Трэй вспом­нил сцену, разыгравшуюся между ним и отцом после возвращения с кладбища. Булл сразу же, не теряя времени, взял быка за рога:

– Ты уедешь завтра или уже сегодня?

Трэй с притворным удивлением взглянул на него:

– Уеду? А я не собираюсь никуда уезжать. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо. Это мой дом. С какой стати мне переться куда-то?

– Больше это не твой дом! – Булл грохнул кулаком по столу. – Матери твоей больше нет, стало быть, все ранчо – мое.

Злобным взглядом он уставился на него: – Завтра к полудню ты покинешь мою собственность.

– Может, взглянешь на это? – явно забав­ляясь ситуацией, полюбопытствовал сын. Су­нув руку в жилетный карман, он извлек оттуда сложенный лист бумаги и развернул его. – Адвокат Дэвис вручил мне это перед тем, как покинуть кладбище. Такова воля моей матушки. Свою половину она завещала мне.

Трэй озорно улыбнулся:

– Так что, старина, теперь мы партнеры. Он думал, что его папеньку хватит удар – лицо его стало багровым от злобы.

– Дай-ка мне взглянуть на это, – отец про­тянул за бумагой чуть трясущуюся руку.

Пробежав глазами завещание, Булл хотел было швырнуть документ в огонь, однако Трэй предвидел это. Схватив отца за запястье, он вывернул его руку, и бумага выскользнула из пальцев Булла.

Все двенадцать лет, миновавшие с того памятного дня, оба жили под одной крышей, не спуская друг с друга глаз. Бывало, что они за несколько дней не говорили и двух слов. Любое случайно брошенное замечание неизмен­но вызывало ожесточенные споры.

Булл продолжал таскать к себе представи­тельниц коренного населения, да и Трэю случалось приглашать к себе на ночь женщин. Однако чаще всего он предпочитал публичный дом в Маренго.

Трясясь на скакавшем галопом маленьком муле, Трэй ломал себе голову над вопросом, почему это его отцу вдруг захотелось внуков. Ведь он наверняка терпеть не мог детей, иначе позаботился бы о том, чтобы их в семье было больше.

Вдруг ему пришло в голову, что мать его могла бы, при желании, нарожать их с десяток за все эти годы. Одному Богу известно, почему этого не произошло. Может быть, этот старый ублюдок не совсем здоров?

Губы Трэя медленно растянулись в злорад­ной ухмылке. Черт возьми, да ведь Булл Сондерс бесплоден! Как те кастрированные быки на пастбище! Какой это должен быть удар по его самолюбию – сознание того, что он смог сделать лишь одного ребенка, и то ненавиди­мого от всей души.

Впереди замаячили постройки Джулесберга, и Трэй отбросил в сторону размышления о прошлом. Когда он въезжал в город, внимание его привлек старый, обшарпанный фургон разъезжего торговца медицинскими снадобьями, приткнувшийся сбоку к платной конюшне. Трэй объехал его сзади. Дряхлый, измученный мул, впряженный в этот фургон, вызвал у него со­чувствие – он стоял, опустив голову, лениво и как-то невесело отгоняя хвостом целый рой жужжавших вокруг него слепней. «Да, старина, миновали твои веселые денечки», – подумал Трэй.

Юноша наскоро разделался с покупками. Приобретя муку и сахар, он добавил к заказанному немного жевательного табаку для Джиггерса и еще коробочку «черутс» – особых сигар с обрезанными концами. Их Трэй купил для своего друга Мэтта Карлтона.

Мэтт Карлтон, холостяк, был соседом Сондерсов, имевшим почти такое же большое хозяйство, как и они. Он всегда сочувствовал Трэю, проявляя к нему то внимание, которое тот не получал от своего аспида- отца. Мэтт стал для забитого мальчишки своего рода кумиром. Это был спокойный высокий мужчина, учив­ ший его ездить верхом и садиться на коня, брав­ший парня с собой на охоту или рыбную ловлю, в случае, если тому удавалось ускользнуть от Булла. Когда Мэтт увидел, что мальчик уже достаточно повзрослел, он научил его обращать­ся с револьвером и винтовкой, стрелять.

Ученик вскоре стал экспертом по устройст­ву «Кольта-45» и перещеголял своего учителя в деле стрельбы и молниеносной готовности к ней.

Мэтт жил в скромном домике у склонов Скалистых гор, в районе Уинд-ривер.

Выбор земли оказался очень удачным. В этом месте была и река, и несколько высох­ших русел. Трава здесь вырастала сочной, гус­той, и корма хватало на все стадо, а оно насчи­тывало ни много ни мало – две с половиной тысячи голов. Все друзья не переставая корили его за то, что он, мол, не смотрит в будущее и не обзаводится детьми – некому будет передать свое хозяйство после смерти.

Трэй закрепил свои покупки на спине ло­шади и ловко вскочил в седло. Натянув по­водья, он, было,