верх, он подчинился. Удерживая в своей ладони хрупкие пальцы, он ощущал, как мягка и шелковиста была кожа девушки. Волосы Лауры пахли жасмином, и аромат был столь пленителен, что Сандро захотелось остановиться и, притянув натурщицу к себе, вдохнуть его полной грудью. С трудом он подавил этот безудержный порыв.
Они прошли в боковую нишу студии. Из полукруглого окна виднелось море. Посередине небольшой площадки стоял мольберт.
Кавалли выпустил руку Лауры и подошел к мольберту. Помещенная на нем картина поразила его. В отличие от полотен, которые ему доводилось видеть прежде, картина Лауры не содержала в себе ни мифологических, ни христианских образов. На ней была изображена простая венецианская семья, вышедшая на прогулку. Любовь художницы к людям и природе светилась в каждом мазке. На траве, сверкавшей утренней росой, сидела женщина, раскинув по земле широкую юбку скромного белого платья. В руках она держала книгу в золотом переплете. Справа стоял маленький мальчик, склонившись к матери.
Сандро показалось, что у ребенка лицо шаловливого херувима. Позади женщины был изображен высокий мужчина в одежде кондотьера. Пальцами он нежно касался локонов жены. Старуха, одетая в темное, находилась чуть поодаль, под цветущим каштаном. Ее лицо, несколько повернутое в сторону, разглядеть было трудно из-за тени, отбрасываемой ветвями Напряженная поза фигуры указывала на желание уйти. Сандро старуха показалась настолько живой, что он чуть было не протянул руку в стремлении вытащить ее из тени на свет, чтобы получше рассмотреть. Ему захотелось присоединиться к этой семье и послушать, о чем читает женщина, может быть, даже коснуться ее мягких золотистых волос жестом стоявшего позади мужчины.
— Чудесно! — сказал он, преисполнившись восторга.
— Я бы сочла ваши слова за комплимент, ведь вы говорили, что не разбираетесь в живописи, — Лаура вновь его подразнивала, но ее щеки зарделись от похвалы.
— В детстве я был совершенно равнодушным к учению ребенком. И, став взрослым, остался чужд искусству, но когда на меня что-то производит впечатление… — Сандро замолчал.
Никогда раньше не баловал он женщин поэтическими сравнениями — сейчас же готов был сообщить собеседнице, что ее румянец напоминает ему алость свежей розы.
Однако прежде чем он успел сообразить, что происходит, Лаура схватила его руку и прижала к своей груди. Ее сердце стучало, кожа под тонкой шелковой накидкой показалась ему такой теплой…
— Мой господин, вы либо бессовестный льстец, либо добрый, отзывчивый человек.
Он отнял руку.
— Никогда не льщу людям! Лесть сродни лжи, а лгунов я презираю. Но добрым человеком я себя также не считаю. Кое-кто, пожалуй, умер бы от смеха, услышав, как вы меня характеризуете, — возразил Сандро. — Однако, я говорю, что думаю. У вас необычное мастерство художника.
— О, нет, — ответила Лаура, — вы путаете мастерство с талантом! Мастерства мне как раз не достает, поэтому я и беру уроки у маэстро Тициана, но, не имея возможности их оплатить, позирую для его картин. На ее лицо легла тень тревоги.
— Живопись занятие дорогостоящее, — продолжала она, — а брать плату за свои работы я не могу, пока не принята в Академию. И вряд ли это когда-нибудь случится. Увы, женщинам в Академии не рады.
Лаура кивнула в сторону картины:
— Посмотрите, мужчину я расположила позади женщины.
— Чтобы показать почтение к ней?
— Чтобы скрыть, что я не умею рисовать мужчин!
Заметив недоумение во взгляде Сандро, она усмехнулась:
— Видите ли, мне, как женщине, запрещено рисовать обнаженных натурщиков.
— Рад это слышать.
— В вас говорит мужчина, что весьма огорчительно.
Лаура взяла с полки тяжелый альбом и стала перелистывать страницы.
— Туника, например, на изображенном мною мужчине выглядит так, будто долго лежала в сундуке. Помимо мужской анатомии, у меня трудности с перспективой, да и с композицией…
— Позвольте мне взглянуть, — Сандро взял альбом и, пока Лаура перечисляла свои недостатки, рассматривал рисунки распускающегося миндального дерева, резвящегося терьера, прачки с плетеной корзиной для белья, колпаков каминных труб и очаровательной надменной африканки.
Он был поражен: Лаура обладала проницательным острым взглядом, способным уловить самое незаметное движение и тончайшее чувство. В свои рисунки она вдохнула жизнь, придав нанесенным на бумагу линиям реальные пространственные формы, подобно чародею, касанием волшебной палочки оживляющему разные предметы.
Внимание Сандро привлекло изображение молодой женщины, склонившейся над столом с карандашом в руке. Уродливая, с торчащим позади горбом и лицом, искривленным болью, она, казалось, светилась изнутри, совершенно поглощенная своим занятием. Лаура не смеялась над ее уродством и не ужасалась ему. Она изобразила горбунью с чувством глубокого сострадания.
— Это Магдалена. Послушница из монастыря. Мы с ней дружим с детских лет.
Художница перевернула лист, а на следующем оказалась необычно красивая пожилая женщина в монашеской одежде.
— А это ее мать, Челестина.
— Монахиня? Она вдова?
— Не думаю. Челестина никогда не говорила, кто отец Магдалены. Поговаривают, это ее духовник.
— А что это за склянки перед ней?
— Сестра Челестина — алхимик.
— Необычное занятие для монахини, — заметил Сандро.
— Вы не любите ничего необычного, верно, мой господин? — спросила Лаура.
Дожидаться ответа она не стала и продолжила:
— Порой целыми днями Челесгина смешивает для маэстро Тициана краски. Иногда такое получается! Однажды случился взрыв и загорелось все правое крыло здания. Челестину бы, наверное, прогнали из монастыря, но у нее есть покровитель, делающий щедрые пожертвования на нужды обители, однако имени его никто не знает.
— Когда вы покинули монастырь, Лаура?
Она была довольна тем, что он назвал ее по имени.
— Около шести месяцев назад. Я исписала фресками весь монастырь и украсила рисунками огромное множество книг. Настоятельница монастыря стала жаловаться, что я трачу слишком много денег обители на кисти, краски и прочие необходимые для работы материалы. Да мне самой надоело изображать сцены на одни лишь библейские сюжеты. Вот я и ушла из монастыря.
Сандро нахмурился.
— Вы расписывали монастырь? Дозволено ли мне будет как-нибудь взглянуть?
Лаура кивнула, черные атласные волосы заструились по плечам. Если бы Сандро был поэтом, он сравнил бы их с полуночной волной или кружевом, колышущимся от легкого ветерка.
— Уже в десять лет я украшала рисунками книги. Один часослов послали лично Его Преосвященству, который его похвалил. Его одобрение убедило сестер снабдить меня красками, что сама сделать я не могла, и тогда мне позволили писать образа, триптихи, фрески.
— Любопытное становление художника, — подумал вслух Сандро.
— Да, но боюсь, что не окончательное.
— И поэтому вы покинули монастырь?
Лаура отвела глаза. Сандро хорошо знал, что означает, когда человек вдруг начинает избегать взгляда собеседника.
— О чем вы умалчиваете, мадонна?
— С чего вы взяли, что я о чем-то умалчиваю?
— Вы сильны в живописи, а я в поисках правды. Так какова подлинная причина?
