— Господину офицеру очень плохо? Привезти врача?
Мы их успокоили и заявили, что виллу мы берем, только просим освободить вторую половину.
— У нас будет много гостей!
— Яволь! — был ответ, к которому мы уже привыкли.
Третий этаж оказался типа мансарды, и там, как пояснила фрау Шторх, иногда ночевала прислуга или гости.
— Почему нет горячей воды?
О, для этого надо спуститься в подвал и разогреть котел.
Исаев не утерпел:
— Пошли, сейчас растопим.
В подвале большой бункер с углем. Котел разогрели, и каждый из нас блаженствовал в отдельной ванной комнате. Потом мы, закутанные в лохматые халаты (откуда что берется!), спустились в библиотеку и на импровизированном обеде отметили новоселье.
Вилла Франка в Бляйхероде почти на год превратилась в офицерский клуб и штаб, где мы подводили итоги, разрабатывали планы деятельности, вместе столовались, отмечали праздники.
Трудно вспомнить, кто был автором идеи назвать институтом нашу самостийную группу, состоявшую пока всего из двенадцати немцев, которыми командовали подполковник Исаев и майор Черток. От этой идеи немцы пришли в восторг и заявили, что специалистов и весь штат наберут быстро. Но как назвать это новое изобретение?
После недолгого «советско-германского» обсуждения и родилось наименование институт «Рабе». «Рабе» в точном переводе — ворон. В нашей расшифровке — «ракетенбау» — «строительство ракет».
Таким образом появилась «крыша» — пристанище, куда могли стекаться разметанные войной немецкие специалисты.
Это была с нашей стороны явная партизанщина, которая могла привести к дипломатическим осложнениям с союзниками. Тем более, что граница была в шести километрах, а сразу за границей — город, в котором, по нашим разведданным, американское командование собрало несколько сот немецких специалистов.
Вдвоем с Исаевым мы посетили командира дивизии генерала Горышного, чтобы получить добро на партизанские действия.
Генерал честно признался, что в этом деле он не советчик и надо отправиться в Веймар к формируемой советской военной администрации по Тюрингии. Но генерал нас попросил, чтобы мы прочли лекции офицерам дивизии о ракетах: «Тогда мои люди будут вам помогать с большей охотой».
Вскоре по его команде собралось около сотни офицеров дивизии и приданной ей артиллерийской бригады. Я рассказывал, как мог, о ракете Фау-2, Исаев — о принципах работы ЖРД. Мы были приятно удивлены, с каким неподдельным интересом боевые офицеры, прошедшие через всю войну от Сталинграда до Тюрингии, слушали нас. Засыпали вопросами, благодарили за доклады и просили поручений для оказания всяческой помощи.
Их можно было понять. Кончились бои с круглосуточным физическим и сильнейшим моральным напряжением. Снято страшное, давящее ежечасно чувство риска жизнью, своей и своих солдат. Исчезла масса обязанностей и забот. Просто нечего стало делать: такая тихая, спокойная жизнь в чужой стране выбила их из обычного настроя. Немцы из врагов превращаются почти в союзников. Молодые немки совсем не прочь оказывать внимание боевым советским офицерам, у которых есть и сигареты, и масло, и которые вообще гораздо лучше воспитаны, чем американцы.
Заручившись поддержкой «целой дивизии», как сказал Исаев, мы могли требовать теперь внимания от высокого командования.
И мы отправились в Веймар. Чистенький и совершенно не пострадавший от войны город был нам известен как место, связанное с именем Гете.
Теперь в Веймаре командовал генерал-полковник В.И. Чуйков, а начальником управления советской военной администрации федеральной земли Тюрингии был только что назначен Иван Сазонович Колесниченко.
Он принял нас любезно и внимательно выслушал. Потом, несмотря на большую очередь посетителей в приемной, вызвал несколько офицеров, объяснил им, кто мы такие, и стал советоваться: «Мы здесь должны на новых демократических основах в союзе со всеми антифашистскими силами налаживать мирную жизнь, искоренять остатки гитлеризма в сознании немцев и всю экономику перевести на мирные рельсы, а что вы предлагаете? Восстановить гитлеровскую военную технику! Да где? Здесь, в Тюрингии! А что мы скажем союзникам, как только они узнают о создании ракетного института?»
Мы совсем было приуныли. Но кто-то из офицеров, подчиненных Колесниченко, стал на нашу сторону и высказал идею, которая почему-то мне раньше в голову не приходила: «Институт надо зарегистрировать как новое научное учреждение. Под контролем военной администрации собираются ученые, которых мы не хотим оставить без работы. Кроме того, они помогают нам раскрыть тайны гитлеровского секретного оружия с тем, чтобы иметь свидетельства о военных преступлениях. Мы не только не должны возражать, а всеми средствами поддержать такую инициативу!».
Эти доводы плюс красноречие Исаева и мое сломили колебания Колесниченко. Он взял на себя ответственность и дал нам разрешение организовать учреждение по всем правилам — с печатью, бланками, телефонами, немецким штатом. Продовольственное и денежное обеспечение немцев, пока их немного, военная администрация Тюрингии взяла на себя.
Наладив связи в Веймаре, мы походили по городу, размышляя обо всем, что мы затеяли. Здесь неожиданно после такой административной победы Исаев сказал, что теперь он хочет уехать в Леестен, посмотреть на тамошнюю двигательную технику, а потом вернуться в Москву. Пора начать переворачивать мозги у нашего патрона в НИИ-1.
Я категорически возражал, но, уже хорошо изучив его характер, понял, что это решение у него созрело еще раньше. Договорились только, что он не уедет, пока не прилетит помощь из Москвы.
Вернувшись в Бляйхероде, мы собрали свою немецкую команду, объявили о решении военной администрации и дали поручение разработать структуру института. Исаев объявил, что начальником института назначается майор Черток. Я, приняв таким образом командование на себя, тут же объявил, что директором нового института назначаю инженера Розенплентера, а его заместителем по общим вопросам — инженера Мюллера, который и обязан обеспечить всем нам достойные условия для научно- исследовательской работы. Весь личный состав имеет первоочередной задачей восстановление, пока на бумаге, техники, которая разрабатывалась в Пенемюнде. Для этого искать и искать все, что было спрятано, все, что осталось после ухода американцев и привлекать всех специалистов, работавших в Пенемюнде, а также в других местах, но имевших отношение к ракетной тематике. Все сообщения и поручения были приняты с превеликим энтузиазмом.
Буквально через сутки трехэтажный корпус компании управления районными электросетями был освобожден от старых служащих. Началась кипучая деятельность. Каждый сотрудник института «Рабе» получил «аусвайс» — пропуск — по всем правилам — с фотографией. К зданию подкатывали грузовики и шло укомплектование помещений верстаками и стендами под пока еще не приобретенное лабораторное оборудование.
Мне отвели роскошный, даже по современным представлениям, кабинет. У стола — глубокие кожаные кресла. На стенах — пейзажи-акварели. На столе для совещаний — букет свежих роз, телефоны для внутренней и городской связи и связи с Берлином. Через пару дней появился и «полевой телефон» прямой связи с военной администрацией и комендатурой.
В приемной, откуда был вход и в кабинет немецкого директора, появилась машинистка-стенографистка, которая представилась коротко: «Фроляйн Урзула».
Через несколько дней я разыскал нашедшую пристанище в политотделе дивизии переводчицу Лялю, которая помогала нам в первые дни пребывания в Нордхаузене, и посадил ее в приемную как дублера и контролера Урзулы. Но Ляля проявила характер. Объявила себя начальником всего аппарата и всей канцелярии майора Чертока и директора Розенплентера, и без ее ведома никто к нам войти не смел. Вскоре удалось установить мир в женском коллективе и наладить четкую работу русско-немецкого
