Твердые характеры Королева и Мрыкина часто сталкивались, и конфликты между ними приходилось решать вышестоящему руководству. Сложность отношений этих двух преданных своему делу людей сказывалась и на окружающих. Я не единожды выслушивал от Королева и Пилюгина упреки за хорошие отношения с Мрыкиным и уступки ему в формулировках различных совместных документов. В 1980 году в звании генерал -лейтенанта Мрыкин ушел в отставку. Он перешел на работу в ЦНИИМаш на должность заместителя директора и занимался сбором и обработкой материалов по истории ракетно-космической техники.
Испытания ракет первой серии Р-1 в 1948 году показали, что к недостаткам А-4 добавились наши собственные. Если А-4 терпели в 1947 году аварии в полете, то Р-1 упорно не желали отрываться от стартового стола. На девять улетевших ракет пришелся 21 отказ выхода двигателя на главную ступень.
Эти отказы были для нас в определенной мере неожиданными. На А-4 такого массового нежелания летать мы не наблюдали. Причиной оказались сильные «хлопки» — микровзрывы топлива, поступавшего в камеру сгорания после команды «зажигание». Пиротехническая зажигалка, помещенная на специальном приспособлении из деревянных брусков в камеру сгорания, должна была поджечь порцию спирта, смешанного с парами жидкого кислорода.
На установившийся после этого костер поступало по команде «предварительная» уже значительно большее количество топлива, и на секунды устанавливался устойчивый ревущий факел предварительной ступени. После этого происходила команда «главная». Открывались главный кислородный и спиртовой клапаны на полный расход. С характерным ревом формировался факел главной ступени, нарастала тяга, и ракета отрывалась от стола.
Так вот, до этого дело не дошло уже при первой попытке пуска первой ракеты Р-1.
После команды «зажигание» раздался сильный хлопок, который по силе звука намного превосходил ружейный выстрел. После такого ударного воздействия на пусковом пульте замигали транспаранты набранных команд, схема «сбрасывала»: переход на промежуточную ступень запрещался, обесточивались электромоторы рулевых машин. Для повторной попытки пуска надо было привести схему в исходное состояние, снять напряжение с бортовых приборов, заменить зажигалку, для чего требовалось забраться почти в сопло уже «мокрого» двигателя. На эти операции со всеми обсуждениями и спорами ушло один-два часа.
При второй попытке пуска сильный хлопок с последующим сбросом схемы повторился.
Задержка пуска сопровождалась значительным испарением кислорода. Надо было снова подводить кислородный заправщик и дозаправлять бак окислителем. Предпочли слить кислород обратно в заправщик и разбираться в причинах отказа запуска.
После слива ракету потребовалось сушить, благо догадались привезти авиационные воздухоподогреватели. Решили слить и спирт, и перекись водорода, чтобы полностью повторить электрические испытания на сухой ракете и найти причину.
На это ушло три дня. Причину так однозначно и не нашли, все работало исправно.
Заправили и пошли на третью попытку пуска. По идее пилюгинского испытателя — бывшего моряка Николая Лакузо — решили подстраховать вручную надежность пуска — даже при хлопке не допускать «сброса схемы». Для этого Лакузо в бункере забирался за пусковой пульт, снимал заднюю стенку и вручную в нужный момент поджимал якори тех реле, которые «отпускали» при хлопке. Таким образом, схема должна была обеспечить продолжение автоматического процесса выхода на главную ступень.
Такой принудительной режим старта действительно позволил выйти на режим главной ступени. Но, видимо, возмутившись насилием над электрической схемой, ракета, нехотя взлетев, сразу наклонилась и перешла в горизонтальный полет.
Все наблюдатели попрыгали в заранее отрытые щели. Пролетев около 10 км с работающим двигателем, ракета перешла в пикирование и врезалась в землю.
Но мало этого. Не только ракета, но и тяжелый стартовый стол слетел с места и был отброшен на 20 метров со стартовой площадки, а все, что там находилось, было оплавлено или сметено силой огненного шквала. Разглядывая изуродованный стол, Глушко съязвил: «Не думал, что мой двигатель и столы заставит летать».
Всю ночь мы анализировали схему и додумались до того, что Лакузо, поджимая якоря реле, не поджал якорь подачи питания на рулевые машины. Ракета улетела «без рулевых машин» — неуправляемая.
Через 44 года доктор технических наук Чернов, который в 1948 году появился на полигоне студентом- дипломником МАИ, изложил мне свою версию аварии первой советской управляемой ракеты дальнего действия Р-1.
«Это я виновник первой аварии, — заявил Чернов. — На стартовой позиции Королев увидел меня, подозвал к стартовому столу и объяснил: „Ракета советская, а стол пока немецкий. Видишь бортовой пяточный контакт? Он запускает программный механизм в момент старта. Его шток упирается в ответный грибок на столе. Надо доработать стол так, чтобы к утру все было готово“„. Чернов весь вечер изобретал и чертил. Ночью разбудил слесарей, и в мастерской спецпоезда к утру реализовали его вариант упора для пяточного контакта, или, правильнее говорить, „контакта подъема“. По версии Чернова, при сильном хлопке его первая студенческая конструкция не выдержала и контакт разомкнулся после команды «зажигание“, а не после отрыва ракеты от стола. Программный механизм гирогоризонта был запущен раньше времени, на рули пошла команда по тангажу, наклонившая ракету сразу еще у стола. Факел при отрыве был направлен не вертикально, а под углом и отбросил стол подальше в степь.
После этого происшествия Королев поручил Чернову подсчитать, какие газодинамические силы действовали на стол, что он способен был так далеко улететь. Это была первая научно-исследовательская работа ныне профессора МАИ, крупного специалиста в области ракетной измерительной техники, члена Российской инженерной академии.
Вторая ракета оказалась еще более упрямой. Вначале устраняли неполадки в наземной кабельной сети. Затем при двух попытках пуска двигатель не запускался, несмотря на то, что схема не «сбрасывала». После длительных экспериментов на стоящей на столе ракете выяснили, что замерз главный кислородный клапан. При последующих попытках сбросы иногда сопровождались вмешательством пожарных: горели лужи из компонентов под столом.
С одной из ракет сняли кислородный клапан и проверили его способность замерзать. Установили, что причиной отказа является загустевание обильного количества масла в его сильфоне. Испытания ракет были прерваны. Со всех ракет сняли главные кислородные клапаны и отправили на завод в Химки для обезжиривания.
Это было сильным ударом по самолюбию Глушко, который до этого злословил по поводу «сброса схем у этих управленцев и электриков».
Только 10 октября первая ракета достигла района цели. А через три дня очередная ракета снова после трех попыток осталась на столе. Хлопки, сопровождавшие попытки запуска, по своему психологическому воздействию превзошли потрясения, имевшие причиной замерзание кислородных клапанов.
Вскоре после начала летных испытаний прилетели в качестве наблюдателей, контролеров, болельщиков и грозных руководителей Устинов, главный маршал артиллерии Воронов и прежний председатель Госкомиссии маршал артиллерии Яковлев. Их появление совпало с началом целой серии неудач, разочарований и ввергло всех участников испытаний в состояние непрерывного стресса.
У высоких руководителей была полная уверенность, что мы не только изучили и воспроизвели немецкую технику, но существенно повысили надежность ракет. А тут вдруг они обнаружили, что ракеты по разным причинам совсем не желают летать.
По установившимся традициям надо было всем нам учинить разнос, это якобы приносило пользу. В конференц-вагоне спецпоезда собралось заседание Госкомиссии вместе с главными конструкторами и ведущими специалистами.
О причинах хлопков докладывал заместитель Глушко Доминик Севрук. Причину он с грехом пополам объяснил, но мероприятия были предложены такие: «Пусть управленцы разберутся, почему у них сбрасывает схема. Хлопки при запуске неизбежны».
Пилюгин обиделся и пытался доказать, что если «бить кувалдой по всем реле, то неизбежно нарушение контактов и отсюда сброс схемы. На немецких ракетах таких хлопков не было».
Во время заседания я сидел в дальнем углу вагона между Смирницким и Трегубом. Идея нарушения
