до 6314 км. Была и еще одна причина уменьшения дальности. При полной дальности головная часть достигала акватории Тихого океана, а там никакими средствами контроля мы еще не располагали.
Максимальная дальность, которую можно было получить, оставляя следы на суше, ограничивалась Камчаткой. Поэтому в районе Елизова на Камчатке был сооружен наземный измерительный пункт НИП-6. Этот пункт на краю советской земли должен был измерять параметры летящих на него головных частей и принимать излучаемую передатчиками «Трала» телеметрическую информацию. Там же, на Камчатке, вскоре появился и второй измерительный пункт НИП-7 в районе Ключей.
«Агрессия» коллектива Богомолова этим не ограничивалась. Под «большим секретом» Богомолов рассказал, что договорился с ведущим радиолокационным заводом в Кунцеве о совместной разработке системы радиоконтроля траектории. В этом начинании его очень активно поддерживал заведующий отделом Госплана Пашков. Этот разговор «по секрету» состоялся в 1955 году. Королев тоже, «по секрету» приняв Богомолова, распорядился тут же предусмотреть установку на Р-7 приемоответчика «Рубин». Этим нововведением обеспечивалось определение текущей дальности до ракеты. После обработки результатов измерений баллистики получали возможность с высокой точностью определять точки падения головных частей.
Наземные станции «Кама», работавшие с бортовым приемоответчиком «Рубин», представляли собой модификацию радиолокаторов системы ПВО. Их серийное производство было давно налажено, что выгодно отличало предложение Богомолова от идеи использования систем на базе весьма сложных и дорогих РУПов.
Аппаратура телеметрии для МИКа размещалась в отдельных помещениях подальше от других радиоизлучающих систем во избежание электромагнитных помех.
Доставляло большое удовольствие общение с ребятами из ОКБ МЭИ, которые увлеченно работали по монтажу и наладке своих станций. Руководивший работами Михаил Новиков рассказывал о принципах и устройстве систем с такой гордостью, что поневоле хотелось оказывать ему всяческую помощь. Наши телеметристы, возглавлявшиеся Николаем Голунским и Владимиром Воршевым, очень быстро нашли с инженерами ОКБ МЭИ общий язык, так что в дальнейшем все их считали одной «шайкой-лейкой».
Первая летная ракета Р-7 прибыла на техническую позицию полигона 3 марта 1957 года в полном составе из пяти блоков. Она имела заводской номер Ml-5, а в разговорах называлась номер пять или просто «пятая». Началась разгрузка и укладка блоков на монтажные тележки.
8 марта прилетела большая группа конструкторов во главе с заместителем ведущего конструктора Александром Кашо. Они привезли длинный перечень доработок, которые следовало внести по результатам огневых стендовых испытаний.
Самыми трудоемкими обещали быть работы по теплозащите хвостовых отсеков. Во время огневых стендовых испытаний обшивка из алюминиевого сплава хвостовой конструкции прогорела во многих местах. Горели даже потенциометры обратной связи рулевых камер и кабели. Предстояло обшить снаружи хвостовые отсеки тонкими листами хромированной стали, а внутри обмотать асбестовой защитой все уязвимые детали.
Почти месяц провел я на полигоне. В конце марта получил возможность ненадолго покинуть гостиницу в гостеприимном поезде и побывать в Москве, пока шел первый цикл доработок.
Во второй раз на полигон я прилетел вместе с Королевым. Мы впервые приземлялись на новом аэродроме «Ласточка» — в будущем аэропорту Байконура, которому суждено было много лет спустя приобрести международную известность. Этим самолетом летело много наших сотрудников. Королев считал, что надо возможно большее число своих сотрудников пропустить через полигонную школу, чтобы они почувствовали: «Здесь мы не для того, чтобы чай с вареньем пить».
Когда рассаживались по машинам, Королев посадил меня в свой «газик». Я впервые ехал с Королевым по степи нового полигона. Дороги уже пылили, и я не упустил случая напомнить, что если бы не требования со стороны Рязанского по расположению пунктов радиоуправления, то мы бы не забрались в эту полупустыню. Сергей Павлович неожиданно очень экспансивно отреагировал на мое замечание: «Эх, Борис, Борис! Ты совершенно неисправимый и заржавленный электрик! Смотри и любуйся, какие кругом безграничные просторы! Где еще такое раздолье можно найти? Мы здесь великие дела делать будем. Поверь мне и не ворчи».
Он говорил мне это, повернувшись с переднего сиденья. Его обычно озабоченное или даже с напускной суровостью лицо на этот раз светилось необычным для Королева по-юношески восторженным одухотворением. Именно это необычное, светящееся восторгом лицо врезалось в мою память.
Уже были построены и ждали новых жильцов четыре отдельных домика «для главных конструкторов». Два из этих домиков в будущем удостоились мемориальных досок. В домике № 1 провел последнюю ночь перед полетом Юрий Гагарин, а домик № 2 стал для Королева на восемь лет вторым после Москвы местом жительства.
Учитывая тяжелейшие жилищные условия, Королев договорился о временном заселении трех домиков на «коммунально-демократических основах». Новая гостиница еще не была готова, а жизнь в бараках могла, по мнению Королева, привести к снижению авторитета его заместителей. Все домики были трехкомнатные, поэтому в каждом из трех домиков поселились по три человека. Домик № 1 был оставлен свободным на случай, если на «двойке» пожелает отдохнуть или поселиться председатель Госкомиссии или маршал Неделин, поэтому до Гагарина его называли «маршальским». В своем домике Королев отдал по комнате мне и Мишину. В третьем поселились Бармин, Кузнецов и Воскресенский. Четвертый домик занимали Глушко, Рязанский и Пилюгин. Таким образом, Королев по полигонным привилегиям приравнял трех своих заместителей Мишина, Воскресенского и меня к главным конструкторам.
Вернувшись на полигон через две недели, я впервые увидел почти зеленую весеннюю степь. По ней хотелось не ехать, а просто гулять. Кое-где пробивались низкорослые разноцветные тюльпаны и нежные, пушистые, незнакомые по нашей средней полосе одуванчики, которые, не облетая, стойко выдерживали ветер.
Бетонная автотрасса была закончена. Только гусеничные и очень большегрузные машины шли по степи. Почти все население поезда переехало из жаркой тесноты вагонов в многокомнатные бараки, которые были соответственно поделены на мужские, женские и служебные. Распределение комнат производилось стихийно по ведомственному, системному и групповому принципу. Появились комнаты телеметристов, баллистиков, двигателистов, наземщиков, монтажников и т.д.
Выстроенный по периметру прямоугольника барачный поселок замыкал штабной барак для пока что скромной администрации экспедиции. В нем уже был установлен телефон ВЧ-связи, оборудован зал для заседаний и редких киносеансов.
Быстро налаживался своеобразный полигонный быт, заполненный не только работой, но и вечерними прогулками по бетонке, сбором тюльпанов, организацией всяких розыгрышей. Это была пора, когда тяжелая
