Не забыли мы Москву и Ленинград.
Московский завод «Пластик» во время и после войны специализировался на изготовлении самых хитроумных взрывателей для снарядов и ракет различных типов. Главный инженер «Пластика» Борис Зайченков в конце 1959 года проявил незаурядную храбрость, согласившись на наше в значительной мере авантюрное предложение. До середины 1960 года надо было изготовить и отработать сложное, даже по теперешним представлениям, программно-временное устройство (ПВУ) и счетно-решающий блок для марсианских пусков. Эти приборы выполняли функции управления, с которыми теперь справляются микроэлектронные цифровые вычислительные машины. Тогда этой техникой мы еще не владели и только- только освоили схемотехнику на полупроводниковых триодах — транзисторах в комбинации с обычными реле, матрицами на ферритовых сердечниках, магнитными усилителями.
За разработку этих приборов в немыслимо короткие сроки взялся начальник лаборатории Герман Носкин. В его команду в числе других инженеров входил Николай Рукавишников. Совсем недавно, за обедом в нашей столовой, дважды Герой Советского Союза президент Федерации космонавтики космонавт Рукавишников напомнил мне о тех далеких днях и ночах. Он, Рукавишников, его начальник Носкин и их товарищи почти круглые сутки проводили в цехах «Пластика», пытаясь к сроку отладить ПВУ. Главный инженер Зайченков считал, что такого напряжения и бессонных ночей не было даже во время войны. Однажды он позвонил мне ночью, сказал, что его мастера делают все возможное, но мои инженеры совсем запутались с поисками неисправностей. Просил срочно приехать и на месте решить, что же делать дальше. Я приехал, и мы с Зайченковым прошли в цех. Небритые, серые от усталости и бессонных ночей лица испытателей не внушали оптимизма. Один из них уткнулся в прибор, что-то паял, другой щелкал тумблерами на пульте, третий что-то искал под верстаком. Я решился и громким бодрым голосом спросил: «Как дела, ребята? Завтра самый последний срок!»
Никто не поднял головы, кроме согнувшегося под верстаком. Он выпрямился, посмотрел на пришедшее начальство невидящим взором и тихо сказал: «Мужики, шли бы вы к…» И далее следовал точный адрес, по которому усталый работяга посылает всякого, мешающего закончить ответственную работу. «Ну, хорошо, не будем вам мешать», — только и ответил я, уходя с Зайченковым.
Через двое суток первый электронный прибор — ПВУ для первого автоматического межпланетного аппарата — был сдан. Я совершенно забыл об этом инциденте. Спустя тридцать два года космонавт Рукавишников напомнил об этом происшествии с нескрываемым удовольствием. Тогда молодой инженер и его товарищи были творцами и чувствовали себя полными хозяевами своих творений. Радость творческого горения, удовлетворение от сознания выполненного долга доставляли в те времена молодым инженерам, может быть, большее удовлетворение, чем в последующие годы ордена и высокие звания.
С той поры в течение многих лет на заводе «Пластик» изготавливали ПВУ для межпланетных автоматических станций, даже после передачи этой тематики Бабакину в ОКБ имени С.А. Лавочкина. Спустя тридцать пять лет, несмотря на невзгоды последних лет, завод «Пластик» остается смежником в космическом приборостроении.
В Ленинграде приборостроительный завод был загружен заказами на изготовление полуавтоматизированной контрольно-испытательной аппаратуры. Однако с ликвидацией власти совнархозов этот завод был возвращен в Министерство авиационной промышленности, а наши заказы были оттуда изгнаны.
Я рассказал только о некоторых основных заводах, которые должны были выпускать самую разнообразную бортовую и наземную аппаратуру.
Новые производства надо было безотлагательно обеспечить технической документацией, конструкторским сопровождением, организовать помощь поставками комплектующих элементов и материалов, ежедневно отвечать на десятки телефонных и телеграфных вопросов, при осложнениях вылетать и выезжать лично для решения проблем на месте. Эту работу мы также проводили вместе с Хазановым. Через три года Хазанов был назначен главным инженером нашего завода. В этом амплуа его блестящие организаторские способности проявились в полной мере.
По традиционным канонам и законам Главного артиллерийского управления, которые были приняты для приборов, устанавливаемых на боевые ракеты, цикл создания сложного прибора от замысла до разрешения на первый полет занимал от одного до трех лет.
Вначале шла разработка идеи, теоретические расчеты, лабораторные исследования. Затем следовало изготовление лабораторного макета, его проверки, переделки, доработки. После этого разработчик формулировал задание конструкторскому отделу, который выпускал чертежи для изготовления первого опытного образца. Первый образец изготавливался с многими отступлениями от жестких норм, на страже которых стояли военные представители. Надо бьшо как можно скорее сверить чертежи с изготовленным образцом, внести в них с учетом опыта производства все изменения и дать разрешение по уже новой документации приступить к изготовлению первых штатных образцов. К этому времени кроме чертежей должны подоспеть полноценные инструкции для проверочных и сдаточных испытаний. Их выпуск оказывался зачастую более трудоемким, чем разработка чертежной документации. Я не помню случая, чтобы составленная разработчиком прибора испытательная документация без серьезных поправок, «с ходу», годилась для приемки и сдачи приборов.
Первые приборы, прошедшие проверочные испытания, поступали на КДИ — конструкторско-доводочные испытания. Их грели, морозили, трясли на вибростендах, помещали в вакуумные и влажные камеры, проверяли на крайние допуски по питающему напряжению. И обязательно всплывали дефекты, требовавшие переделок, повторных испытаний, замены каких-нибудь комплектующих. При серьезных дефектах останавливалось производство для досконального выяснения, объяснения причин и согласования всех последующих мероприятий с «заказчиком», то есть военным представителем.
Наконец, когда все уже согласовано, производство «стоит на ушах», чтобы в срок подать первые приборы, допущенные к установке на космический аппарат. Вместо сборочного цеха опоздавший прибор устанавливается уже в КИСе — контрольно-испытательной станции завода, на которой проходят испытания всего космического аппарата. Это последний этап перед отправкой на полигон. Здесь неожиданно выявляются неприятности, связанные с электромагнитной несовместимостью прибора. Он мешает, или ему мешают соседи. А бывает, что и в многочисленных кабельных соединениях допущены ошибки, приводящие к появлению настоящего дыма! В последнем случае «на ушах» стоят разработчики прибора, бортовых схем, конструкций кабелей и производственники. Пока не будет найдена ошибка, космический аппарат не двинется на следующие по очереди испытания. Нам удалось с самого начала воспитать всех разработчиков и испытателей по принципу: прежде всего найти причину, принять решение по устранению дефекта, провести все доработки, повторить испытания, а потом, убедившись, что доработки были удачными, искать виновника.
Большое значение в процессе «разработка — изготовление — испытания — сдача» имели взаимоотношения с офицерами — специалистами военной приемки. Наше военное представительство возглавляли полковники Павел Трубачев и его заместитель Павел Александров. Я с ними был хорошо знаком еще по совместной работе в институтах «Рабе» и «Нордхаузен». У нас установились хорошие деловые отношения. Офицеры приемки, их называли «трубачевцами», могли бы проявлять формальный подход и работать «по правилам». Это было бы самым опасным в нашем деле. Нам в совместной работе удалось этого
