— Пока не нырнешь, не поймешь, — весело сказала Сьюзен.

Возникшие вдалеке пригороды Иерусалима привели Майкла в неожиданное возбуждение. Увидев сверкавший золотом в вечернем солнце сумбур построек самых разных эпох, он задрожал, как если бы, уже совершенно отчаявшись, нашел свою возлюбленную целой и невредимой. Что это было — благоговейный трепет? Отступление боли? Ни один из привычных ярлыков, похоже, не подходил к этому чувству — им по- прежнему владело неослабевающее ощущение неопределенности, словно перед прыжком, способным стать как спасением, так и самоубийством. Они въехали в предместье незадолго до захода солнца; поскольку сегодня не был шабат, это мало что значило в плане поиска пристанища. Сьюзен поехала по Яффской дороге. Они миновали привычные блокпосты и оказались в собственно Иерусалиме, разделявшемся на Новый город, Старый город и преимущественно палестинский Восточный Иерусалим. Свернув на улицу Давида, они направились в сторону рынка для туристов.

— Куда мы сейчас едем? — спросил Майкл, отвлеченный видом толпы, заполнившей обе стороны улицы. Начиналась Страстная неделя, и город был запружен посетителями всех мастей: пешими, на велосипедах, автомобилях — от глубоко религиозных до глубоко безразличных.

— В Еврейский квартал, — ответила Сьюзен. — Да мы могли бы и сразу ехать к нужному дому: номер в отеле сейчас ни за что не достать, даже не стоит терять время.

С трудом пробравшись сквозь многолюдную рыночную площадь, они достигли Cardo Maximus[13], реконструированной Главной улицы, что вела в Еврейский квартал Старого города. Майклу эти приземистые серые постройки вдоль узких булыжных улочек и надписи на иврите и английском, призывающие женщин соблюдать скромность в нарядах, показались чем-то вроде голливудской версии Святой Земли. Он увидел старика в долгополом суконном кафтане, с нагруженным ослом в поводу, сопровождаемого по бокам тремя солдатами с «узи». Все это вызывало смутное ощущение ненастоящести, некоего исправления древности, изо всех сил перечеркивавшего один мир ради восславления другого, где все так, как должно быть. «Не удивительно, что год от года столько людей, приезжая в Иерусалим, сходят с ума, — подумал Майкл, глядя в окно. — Он нереален и чересчур реален одновременно».

— Ближе мы, пожалуй, не подъедем, — сказала Сьюзен, притормаживая у известняковых ворот.

— А как же машина? — спросил Майкл, проскальзывая в узкий промежуток между автомобилем и стеной.

Сьюзен пожала плечами, забрасывая сумку за спину.

— Она или будет на месте, когда мы вернемся, или нет.

— Фатализм как-то помогает тебе чувствовать себя в безопасности, да? — спросил Майкл.

— Что-то вроде того, — усмехнулась она.

Элизабет Кельнер, которую все звали Беллой, заметила крайнюю взволнованность мужа в последние несколько недель. Он был угрюмо молчалив, даже с ней, но спустя полвека семейной жизни было бы странно, если бы она не знала, что на уме у ее мужа. Придя вечером домой после молитв, он отреагировал на ее приветствие небрежным взмахом руки.

— Ты имеешь в виду, что обедать не хочешь? — спросила Белла.

— Немного супу, пожалуй, — рассеянно ответил Соломон.

Это была его условная фраза, означавшая: «Не лезь ко мне со своей едой. Мне нужно подумать о важных вещах». Белла налила супу с мацой и поставила супницу на стол между ними. Временами она задавала себе вопрос: если подсунуть мужу в таком настроении тарелку горячей воды из-под грязной посуды, заметит ли он или так и съест?

Семейная жизнь, начавшись в Бруклине, заносила их во множество странных мест, закончив Израилем. Кое-кто говорил, что только Мессия может установить царство Израиля, где будет править Он Сам, и всякие попытки ускорить наступление этого дня нечестивы. Как могут евреи создать государство на месте своей древней родины и назвать его Израилем прежде, чем Мессия даст им право и власть так поступать?

Это был вопрос для схоластов — не для нее. Белла Кельнер, родившаяся и выросшая в Боро-Парке, пригороде Нью-Йорка, отправилась за своим мужем в эту пугающую страну без сетований — по крайней мере без особых сетований, поняв, какое значение он придает своим штудиям. Она терпеливо выучила иврит; ее мамелошн[14]идиш порой вызывал насмешки со стороны незнакомцев на улицах, хотя тогда, как и сейчас, этот язык здесь понимали почти повсеместно. Она привыкла жить в состоянии неослабевающей готовности к войне, научилась обращаться с гранатой и противогазом, научилась улыбаться, когда ее дочерей вместе с сыновьями призывали на обязательную военную службу. Помимо всего этого она следила за домом и знала все о жизни каждого из его обитателей, так могла ли от нее укрыться нынешняя обеспокоенность мужа?

Кроме подобных вещей, не было ничего такого, о чем бы он ей не рассказывал. Даже темы, почитаемые религиозными консерваторами не предназначенными для женских ушей, — изучение Творения и мистической сущности Бога через посредство Его священной Каббалы — были обычными за их обеденным столом, ибо (так говорил Соломон), если Бог сотворил женщину и Бог же сотворил Каббалу, то почему первая не должна знать о второй? За последние двадцать пять лет она не могла припомнить случая, когда у них за обедом не собиралось бы по крайней мере шесть человек, спорящих, хохочущих и наполняющих кухню дискуссионным пылом.

Но сейчас они обедали одни, и Соломон молчал. Белла не находила слов, подходящих для того, чтобы это молчание нарушить.

— Ты уверена, что это то самое место? — спросил Майкл.

— В прошлый раз я попала куда нужно, — ответила Сьюзен, сверяясь с листком, вырванным из записной книжки.

Майкл взглянул вдоль улицы, бывшей столь узкой, что, вытянув руки, он почти мог коснуться стен по обе ее стороны. Улица была освещена тусклым желтым светом двух расположенных в отдалении фонарей и таким же светом, пробивавшимся сквозь зашторенные окна. Надстроенные верхние этажи домов нависали над нижними, сужая пространство над головой, так что порой Майклу казалось, будто они со Сьюзен движутся вдоль тоннеля или узкого каньона. Истертые камни под ногами образовывали желоб, напоминавший старый, хранящий след поступи веков матрац.

Сьюзен дернула шнур звонка у двери с номером 27. Им открыли, и Майкл обнаружил, что разглядывает поверх плеча Сьюзен невысокую полную женщину лет шестидесяти на вид, чьи светлые волосы на деле представляли собой непременный для замужней ортодоксальной еврейки парик. Одета она была в блузку с длинными рукавами, безрукавку и юбку до щиколоток.

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросила она.

— Белла! Вос тут зих[15] — донесся из глубины дома мужской голос.

— Лос мих цу ру![16]— ответила женщина. — Этот человек не дает мне ни минуты покоя, — вновь перейдя на английский, добавила она, пожала плечами, улыбнулась и пристально посмотрела на Сьюзен.

— Мы с вами знакомы, дорогая?

Сьюзен кивнула.

— Мы встречались на конференции по правам человека в Швейцарии. Мы приехали повидать доктора Кельнера.

— Вы ведь знаете, что он больше не практикует? — спросила Белла и, не дождавшись ответа, воскликнула: — Да вы заходите! Куда девались мои манеры? Мы как раз ужинали, но я всегда готова принять гостей; у нас масса еды. Заходите, заходите!

Не оставляя Майклу и Сьюзен ни малейшего шанса на отказ, Белла повела их наверх, где стоял обеденный стол, накрытый на двоих. Во главе стола восседал пожилой человек в кипе и с пейсами еврея- ортодокса. Увидев вошедших, он поднялся.

— Сьюзен, добро пожаловать! — сказал он, переведя затем взгляд на Майкла.

Разглядывая его лицо, Майкл заметил, как оно приняло настороженное выражение; старый раввин словно бы ждал, чем все кончится. Одного лишь этого было бы достаточно, чтобы вывести Майкла из душевного равновесия. Но глаза раввина, кроме того, были точь-в-точь теми же, что у суфия в

Вы читаете Владыки света
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ОБРАНЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату