понедельник вернул ее продавцу: «Эта штука не справилась даже с одним деревом!» — «Да? — удивился продавец. — Может, она не работает?» Он дернул за шнур, и мотор бензопилы завелся с ужасным ревом. Врач спросил: «Что это за шум?»
Не знаешь — не берись, не делай, не комментируй, не суди, не болтай. Даже вопросы в таком случае задавать опасно: люди сразу поймут, что ты ничего не понимаешь…
Несколько лет назад меня пригласили на радио «Эхо Москвы» — побеседовать в одной передаче с врачом и юристом на тему «Экстрасенсы и целители, обманывают или лечат». Я согласился, приехал в студию. Врачом оказалась очень милая, симпатичная дама, да к тому же еще и кандидат наук. Мы расселись, ведущий задал первый вопрос, и… началась ругань, гонение на экстрасенсов. Мне, по существу, не удалось сказать и слова. Кричала единственная в нашей компании из четырех человек женщина.
Я бы не стал вспоминать о той неприятной встрече. Но то, что врач говорила на радио, — писалось практически дословно в газетах почти двадцатью годами раньше, «роковым» летом 1989 года. Представления докторов за двадцать лет не изменились! Приведу по памяти кое-какие высказывания моей обаятельной визави.
«Я считаю экстрасенсов и целителей — в тех случаях, когда они не имеют медицинских дипломов, — ханжами и мракобесами и отношусь к ним именно так… Мошенники и недалекие люди считают, что они могут вылечить все. И рассказывают сказки о том, как это у них происходит. Поэтому моя позиция проста, как правда: я считаю, что для того, чтобы лечить, достаточно одного — человек должен иметь диплом врача, а страна должна объяснить людям, что каждый может лечиться у кого угодно, но за последствия и результаты несет ответственность он сам — тот, кто решил потратить деньги на непрофессионала…
Никому не приходит в голову чинить свою машину с помощью экстрасенса и целителя. То есть любой, самый недалекий человек понимает, что, если вокруг машины махать руками, смотреть на нее пристально и произносить потрясающие тексты, она не поедет».
Ну, сравнить такой суперсложный объект, как человеческий организм, с автомобильным мотором — по крайней мере, легкомысленно, особенно для врача. Что же касается дипломов, денег и мошенничества — об этом мы поговорим позже. Сейчас здесь важно другое: оцените тон и лексику выступления. Агрессивный напор, презрительное осуждение, эпитеты к слову «целитель» — на грани приличия. Все очень жестко…
Примерно таким же образом велась и кампания нападок на телесеансы Аллана Чумака. Апогеем ее стал выход номера газеты «Труд» с здоровенной, так называемой «разоблачительной» статьей на последней полосе. (Надо сказать, что тогда «Труд» имел многомиллионные тиражи, его читали по всей стране.) Лейтмотивом «полосы» была та же идея, что проводилась в аналогичных материалах: «Сеансы Чумака вредят здоровью телезрителей. Все это безобразие недопустимо». Мнение автора подтверждалось мнениями солидных врачей, профессоров и докторов наук.
«Труд» я не выписывал. И в день, когда вышла статья, ни о чем плохом не думал. И тут раздался звонок с телевидения: «Аллан, ты „Труд“ сегодняшний читал? Нет? Тут такое творится!.. Немедленно приезжай!»
На подходе к «Останкину» я невольно замедлил шаг — напротив общественной приемной собралась огромная толпа. Незаметно проникнув в телецентр, узнал: люди пришли выразить возмущение статьей в «Труде», нападкам на Чумака. Пришли депутаты от трудовых коллективов, принесли петиции с требованиями: «Не сметь запрещать сеансы!», «Руки прочь от Чумака!» Потом стало известно, что в тот день в «Останкине» было около трех тысяч человек. Такая же толпа собралась и у редакции газеты «Труд», но там все складывалось намного круче: люди кричали, кидали в окна камни!
Я вошел в главную редакцию информации, и ко мне бросился встревоженный Эдуард Сагалаев: «Аллан, надо как-то это гасить! Только что звонили из „Труда“. Они готовы отдать под твой ответный материал хоть всю газету. Можешь громить, клеймить — делай что хочешь!»
Как поступить в такой ситуации? Надо было спасать бывших коллег! Я поехал в редакцию «Труда». Сказать, что бедные ее сотрудники пребывали в шоке, — ничего не сказать. Они были в панике. Под окнами толпа, крики, в воздух летят обрывки растерзанных газет… Вот такой «общественный резонанс»! Меня обступили, на лицах редакторов и корреспондентов читалась сложная игра чувств: ошарашенность, испуг, растерянность и мольба о помощи. «Пишите, пишите скорей что хотите!» — «Кажется, надо выйти из состояния войны, сгладить острые углы, — сказал я. — Давайте сделаем статью в таком духе». Совместными усилиями материал был создан — такой же большой, как и тот, что явился причиной скандала, на целую полосу. Смысл его был следующий: врачи могут ошибаться, никому после сеансов Чумака плохо не становится, все в порядке, жизнь продолжается.
Скандал был погашен. Люди успокоились.
Но не успокоились медицинские чиновники.
Мои телесеансы продолжались ровно три месяца — до тех пор, пока не сказала свое веское слово коллегия Минздрава…
Не запрещать, а замещать
У меня совершенно не было сомнений: появление в центральной прессе «осуждающих» и «раскрывающих истинное положение дел» статей о сеансах Аллана Чумака — только начало. Медики должны были сделать все возможное, чтобы сеансы прекратились — вопреки всему, вопреки просьбам миллионов людей, несмотря на письма телезрителей, их стихийные митинги и петиции. На первый взгляд это истовое желание «запретить» можно было списать на тревогу о здоровье населения. Но никаких поводов для нее быть не могло. По заданию МВД Центр биоритмологии при Академии наук провел сравнительное изучение срезов статистических данных по Москве за 180 суток до 64 моих сеансов и за 180 суток после них. Результаты были неожиданными и впечатляющими. Число автопроисшествий сократилось на 67%, количество драк снизилось больше чем вдвое, число попыток самоубийства уменьшилось на 11%, на столько же — количество вызовов «Скорой помощи». По заказу Минздрава группа ученых из Института медико-биологических проблем взялась за социально-аналитическое исследование последствий моей «деятельности». Ученые-медики первым делом использовали результаты аналитической работы Центра биоритмологии и экстраполировали улучшение статистической картины вызовов «Скорой помощи» по Москве после моих сеансов на всю страну в целом (с учетом многих и многих региональных факторов). Эта экстраполяция показала, что сеансы Чумака улучшили состояние здоровья ста сорока миллионов телезрителей! Тогда в СССР проживало двести пятьдесят миллионов человек — больше половины населения огромной страны получили действенную лечебную помощь!
Причина войны, которую объявили мне медики, другая. В стране бурно развивались демократические процессы, именно благодаря им стало возможным проведение моих телесеансов. Но это развитие бдительно контролировалось «сверху». Во все времена государственной машине были не нужны слишком свободные граждане, ей нужны люди-винтики — лояльные, «адекватные» системе, предсказуемые, послушные. Сеансы Чумака стали слишком смелой вольностью, выходом за незримую черту разрешенной свободы. Они породили массовое и единодушное движение людей, не санкционированное властью и чиновничьим аппаратом. Люди садились к телевизорам и становились здоровыми, жизнерадостными, бодрыми, оптимистичными. И свободными — их борьба против травли Аллана Чумака в прессе очень хорошо это показала.
Государство такой свободы не приемлет. Лечебные сеансы Чумака необходимо было срочно прекратить. Но ведь все, что касается лечения и оздоровления, — предмет заботы Минздрава. На него-то и была возложена обязанность «исполнить и доложить».
Интервью врачей в газетах и журналах были лишь верхушкой айсберга, выходом в свет малой толики того, что говорилось обо мне в коридорах Минздрава. Чумак встал у медицинских чиновников костью в горле. Ведь полученное ими задание было вовсе не простым. И сложность проблемы состояла в том, что провести операцию прекращения телесеансов следовало так, чтобы не взволновать население — подобно тому как оно взволновалось, ознакомившись со статьей в газете «Труд».
Думали долго. По вопросу «Как быть с Чумаком?» были проведены две коллегии Минздрава. Собирались, судили, рядили… Наконец кого-то осенило:
