– Чем плохие глаза?
– Ведь они у тебя были серые?
– Право не помню, Гарри.
– У тебя глаза были серые, ведь верно?
– А почему ты спрашиваешь?
– Потому что они у тебя стали какие-то желтые.
– Вот как? – равнодушно сказал Сэм.
– А сам ты стал какой-то высокий и тонкий.
– Может, оно и так.
– Сэм, это нехорошо, что у тебя глаза стали желтые.
– А у тебя, по-твоему, какие?
– У меня? Голубые, конечно.
– Держи, Гарри, – Сэм протянул ему карманное зеркальце. – Погляди-ка на себя.
Битеринг нерешительно взял зеркальце и посмотрелся.
В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки.
Минуту было тихо.
– Эх, ты, – сказал Сэм. – Разбил мое зеркальце.
Гарри Битеринг расположился в мастерской Сэма и начал строить ракету. Люди стояли в дверях мастерской, негромко переговаривались, посмеивались. Изредка помогали Битерингу поднять что-нибудь тяжелое. А больше стояли просто так и смотрели на него, и в глазах у них разгорались желтые искорки.
– Пора ужинать, Гарри, – напомнили они.
Пришла жена и принесла в корзинке ужин.
– Не стану я это есть, – сказал он. – Теперь я буду есть только то, что хранится у нас в холодильнике. Что мы привезли с Земли. А что тут в саду и в огороде выросло, это не для меня.
Жена стояла и смотрела на него.
– Не сможешь ты построить ракету.
– Когда мне было двадцать, я работал на заводе. С металлом я обращаться умею. Дай только начать, тогда и другие мне помогут, – говорил он, разворачивая чертежи и кальки: на жену он не смотрел.
– Гарри, Гарри, – беспомощно повторяла она.
– Мы должны вырваться, Кора. Нельзя нам тут оставаться!
По ночам под луной, в пустынном море трав, где уже двенадцать тысяч лет, точно забытые шахматы, белели марсианские города, дул и дул неотступный ветер. И дом Битеринга в поселке землян сотрясала дрожь неуловимых перемен.
Лежа в постели, Битеринг чувствовал, как внутри шевелится каждая косточка, и плавится, точно золото в тигле, и меняет форму. Рядом лежала жена, смуглая от долгих солнечных дней. Вот она спит, смуглая и золотоглазая, солнце опалило ее чуть не дочерна, и дети спят в своих постелях, точно отлитые из металла, и тоскливый ветер, ветер перемен, воет в саду, в ветвях бывших персиковых деревьев и в лиловой траве, и стряхивает лепестки зеленых роз.
Страх ничем не уймешь. Он берет за горло, сжимает сердце. Холодный пот проступает на лбу, на дрожащих ладонях.
На востоке взошла зеленая звезда.
Незнакомое слово слетело с губ Битеринга.
– Йоррт, – повторил он. – Йоррт.
Марсианское слово. Но он ведь не знает языка марсиан!
Среди ночи он поднялся и пошел звонить Симпсону, археологу.
– Послушай, Симпсон, что значит «Йоррт»?
– Да это старинное марсианское название нашей Земли. А что?
– Так, ничего.
Телефонная трубка выскользнула у него из рук.
– Алло, алло, алло! – повторяла трубка. – Алло, Битеринг! Гарри! Ты слушаешь?
А он сидел и неотрывно смотрел на зеленую звезду.
Дни наполнены были звоном и лязгом металла. Битеринг собирал каркас ракеты, ему нехотя, равнодушно помогали три человека. За какой-нибудь час он очень устал, пришлось сесть передохнуть.
– Тут слишком высоко, – засмеялся один из помощников.
– А ты что-нибудь ешь, Гарри? – спросил другой.
– Конечно, ем, – сердито буркнул Битеринг.
– Все из холодильника?
– Да!
– А ведь ты худеешь, Гарри.
– Неправда!
– И росту в тебе прибавляется.
– Врешь!
Несколько дней спустя жена отвела его в сторону.
– Наши старые запасы все вышли. В холодильнике ничего не осталось. Придется мне кормить тебя тем, что у нас выросло на Марсе.
Битеринг тяжело опустился на стул.
– Надо же тебе что-то есть, – сказала жена. – Ты совсем ослаб.
– Да, – сказал он.
Взял сандвич, оглядел со всех сторон и опасливо откусил кусочек.
– Не работай больше сегодня, отдохни, – сказала Кора. – Такая жара. Дети затевают прогулку, хотят искупаться в канале. Пойдем, прошу тебя.
– Я не могу терять время. Все поставлено на карту!
– Хоть на часок, – уговаривала Кора. – Поплаваешь, освежишься, это полезно. Он встал, весь в поту.
– Ладно уж. Хватит тебе. Иду.
– Вот и хорошо!
День был тихий, палило солнце. Точно исполинский жгучий глаз уставился на равнину. Они шли вдоль канала, дети в купальных костюмах убежали вперед. Потом сделали привал, закусили сандвичами с мясом. Гарри смотрел на жену, на детей – какие они стали смуглые, совсем коричневые. А глаза – желтые, никогда они не были желтыми! Его вдруг затрясло, но скоро дрожь прошла, будто ее смыли жаркие волны, приятно было лежать так на солнце. Он уже не чувствовал страха – он слишком устал.
– Кора, с каких пор у тебя желтые глаза?
Она посмотрела с недоумением:
– Наверно, всегда были такие.
– А может, они были карие и пожелтели за последние три месяца?
Кора прикусила губу.
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Так просто.
Посидели, помолчали.
– И у детей тоже глаза желтые, – сказал Битеринг.
– Это бывает: дети растут, и глаза меняют цвет.
– Может быть, и мы тоже – дети. По крайней мере на Марсе. Вот это мысль! – Он засмеялся. – Поплавать, что ли.
Они прыгнули в воду. Гарри, не шевелясь, погружался все глубже, и вот он лежит на дне канала, точно золотая статуя, омытая зеленой тишиной. Вокруг – безмятежная глубь, мир и покой. И тебя тихонько
