- Не торгуйся с ним, - сказала жена.
- Не вмешивайся, - все так же улыбаясь, ответил муж. - Пять песо, сеньор, - повторил он продавцу.
- Нет, нет, десять!
- Ну, хорошо, я даю вам шесть, и ни песо больше.
- Берите за шесть, сеньор, согласен.
Мужчина засмеялся.
- Дай ему шесть песо, дорогая.
Негнущимися руками она вынула бумажник и протянула торговцу несколько банкнот.
- Надеюсь, ты доволен?
- Еще бы, за доллар и двадцать пять центов я купил браслет, стоящий в Америке тридцать долларов!
- Должна признаться, я дала этому человеку десять песо.
- Что ты сказала? - муж перестал улыбаться.
- Я дала ему десять песо, - повторила жена, - но ты не волнуйся, в счет, который я представлю тебе в конце недели, они не войдут, это пойдет из моих денег.
Он ничего не ответил, только опустил браслет в карман.
Теперь настал ее черед отодвинуться от него и замолчать.
- Я устал, пойду в номер, - сказал муж.
- Мы же проехали от Патскуаре всего сто миль.
- Что-то у меня опять першит в горле. Пойдем.
Они вернулись в гостиницу, вошли в номер и разделись.
- Прости меня, - сказал он, - я так устал. Ужасно дергаюсь, когда веду машину, потом мы плохо говорим по-испански. К вечеру я превращаюсь в комок нервов.
- Да, - сказала она.
Внезапно он пододвинулся к ней, крепко прижал к себе, положил голову ей на плечо и, закрыв глаза, горячо, страстно зашептал:
- Ты же знаешь, мы всегда должны быть вместе, что бы ни случилось. Я тебя очень люблю. Если тебе трудно со мной, прости меня. Все наладится, должно наладиться.
Она пристально смотрела через его плечо на пустую стену, как бы олицетворявшую этот момент ее жизни: огромное пустое пространство, где не за что ухватиться. Она не знала, что делать, как отвечать ему. То, что было у нее на душе, выражали глаза, все глубже уходившие в пустоту стены...
Он прижал ее к кровати.
- Знаешь ли ты, как одиноко мне становится, когда мы спорим и ссоримся?
Он ждал ответа, но она молчала. В его голосе послышалось ей такое, от чего почудилось, будто сидит она в поезде, а он стоит на платформе и говорит: 'Не уезжай'. Она в смятении кричит в ответ: 'Это же ты сидишь в вагоне! Ты! А я никуда не уезжаю!..'
В три часа утра она проснулась и уже не могла заснуть. В комнату вливалась прохлада глубокой ночи. Она прислушалась к дыханию мужа и почувствовала, как весь мир уходит куда-то далеко...
Они прожили вместе пять лет, и за все это время ни на день не разлучались; она никуда не ходила одна, он был рядом с ней всегда, наблюдал, критиковал и ни разу не разрешил отлучиться больше чем на час, не потребовав от нее полного отчета. Иногда, чувствуя себя при этом воплощением зла, она украдкой, никому не сказав, уходила в кино на ночной сеанс и, глубоко вдыхая воздух свободы, наблюдала, как люди, куда реальнее ее, двигались по экрану.
'1825 дней с тобой, муж мой, - подумалось ей. - Я, как тот человек из 'Бочонка Амонтильядо' [рассказ Э.По], которого замуровали в подземелье, кричу, но никто меня не слышит'.
За дверью послышались шаги и чей-то стук.
- Senora, - позвал кто-то тихонько по-испански, - уже три часа.
- Боже, тш-тш... - зашипела жена, вскочила, кинулась к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее, сказала в темноту:
- Вы ошиблись.
- Senora, время - три часа.
- Нет, нет, - прошептала она с перекошенным от отчаяния лицом. - Я имела в виду завтра в три часа дня...
- В чем дело? - осведомился проснувшийся муж и зажег свет. - О боже, только три часа ночи. Что этому болвану нужно?
Жена повернулась к нему и, закрывая глаза, сказала:
- Он повезет нас к Парикутину.
- Господи, ты, похоже, по-испански вообще ни в зуб ногой!
- Уходите, - сказала она таксисту.
- Но я же специально вставал.
Муж выругался и поднялся.
- А-а, теперь я все равно не усну. Скажи этому идиоту, мы будем готовы через десять минут и поедем с ним, о господи!
Проводник нырнул в темноту и выскользнул на улицу, где холодная луна полировала бамперы его машины.
- Ну, ты и бестолковая, - бросил муж, натягивая две пары брюк, две рубашки и на все это шерстяную рубаху. - Дьявол, это уж точно добьет мое горло. Ну, если я опять свалюсь с с ларингитом...
- Ложись спать, черт с тобой.
- Нет уж, теперь я все равно не засну, - ответил он, натягивая еще два свитера и две пары носков. - Там в горах холодно, одевайся теплее, да пошевеливайся.
- Ложись спать, - сказала она. - Заболеешь, опять будешь ныть, на что мне это нужно.
- По крайней мере могла бы хоть время ему четко сказать.
- Заткнись.
- У тебя ветер в голове, поэтому ты вечно что-нибудь напортачишь.
- Оставь меня в покое, черт бы тебя побрал, оставь меня, я не нарочно это сделала!
Она подняла руки, сжав их в кулаки. Пылающее лицо ее было искажено и безобразно.
- Опусти руки! - закричал он.
- Я тебя убью, клянусь, убью, - кричала она. - Оставь меня в покое! Я из кожи вон лезла - кровати, язык, время, о господи! Думаешь, я не понимаю, что виновата?
Через минуту, успокоившись, она протянула ему кожаную куртку и сказала:
- Пойдем, он ждет нас.
- Иди ты к чертям, я никуда не поеду. - Он опять сел. - Ты должна мне 50 долларов.
- С какой стати?
- А ты вспомни, что обещала?
И она вспомнила. Это было в Калифорнии, в самый первый день их путешествия. Они поругались из-за какого-то пустяка, и впервые в жизни она подняла на него руку, но, испугавшись, опустила и уставилась на предательскую ладонь.
- Ты хотела ударить меня! - закричал он.
- Да.
- Ну, что ж, если ты еще раз сделаешь что-либо подобное, то заплатишь мне 50 долларов из своего кармана.
Такова была их жизнь, полная дани, выкупа и мелкого шантажа. Она платила за все свои ошибки, случайные и неслучайные: доллар за то, доллар за это. Если по ее вине был испорчен вечер, она платила из денег, отложенных на одежду. Если они ходили в театр и она начинала критиковать понравившуюся ему пьесу, он устраивал сцену, и ей приходилось платить за билеты... Так продолжалось год за годом, чем дальше, тем хуже...
- 50 долларов. Ты обещала, если дело снова дойдет до таких истерик с рукоприкладством.
- Но я же не ударила тебя. Ладно. Заткнись. Я заплачу тебе эти 50 долларов, я сколько угодно заплачу,
