Теперь все стало на свои места.
— Разумеется, — поддакнул я.
Внаклонку, как матерый самец шимпанзе, Джон стал собирать с пола страницы. Потом он отвернулся, и я решил, что рукопись вот-вот полетит в огонь. Но он крепко сжимал сценарий в руках, глядя на языки пламени.
— Когда выкроим время, — негромко произнес он, — ты должен научить меня писать сценарии.
Теперь он сидел в кресле, мирясь с неизбежным и не скрывая восхищения.
— Когда выкроим время, — хохотнул я, — вы должны научить меня снимать кино.
— «Зверь» будет нашей общей картиной, сынок. Мы — одна команда.
Он встал и подошел ко мне чокнуться:
— Мы — самая классная команда! — Тут он сменил пластинку. — Как жена, как дети?
— Ждут меня на Сицилии, где тепло.
— Дай срок, отправим тебя к ним, на солнышко, уже недолго осталось! Мне…
Склонив голову набок, он застыл в театральной позе и прислушался.
— Эй, что там такое?.. — прошептал он.
Я повернулся к дверям и выждал.
За стенами огромного старого особняка нитью протянулся едва уловимый звук, словно кто-то сколупнул ногтем краску или скользнул вниз по стволу сухого дерева. Потом до нашего слуха донесся тишайший выдох-стон, а за ним нечто, похожее на плач.
Все так же театрально Джон подался вперед, снова замер, как памятник в живой картине, разинул рот, будто готовясь заглотить эти звуки, и вытаращил глаза, которые от напускной тревоги стали размером с куриное яйцо.
— Сказать тебе, дружище, кто это был? Банши!
— Что-о-о? — вырвалось у меня.
— Банши! — с нажимом повторил он. — Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому-то суждено через час умереть. Вот кто сюда пожаловал! — Он шагнул к окну, поднял штору и выглянул на улицу. — Ш-ш-ш! А вдруг она явилась
— Чепуха, Джон! — Я негромко посмеялся.
— Нет, приятель, не скажи. — Он неотрывно смотрел в темноту, смакуя эту мелодраму. — Как-никак, я живу в здешних местах десять лет. Сюда пришла смерть. Банши
Он запросто перешел к житейским делам, вернулся к камину и заморгал над моим сценарием, как над хитрой головоломкой.
— Ты заметил, Дуг, что «Зверь» — это вылитый я? Герой покоряет океаны, напропалую покоряет женщин — и так по всему свету, нигде не задерживаясь. Наверно, потому меня и зацепил этот сценарий. Тебе интересно знать, сколько у меня было женщин? Сотни! Ведь я…
Он умолк, снова отдавшись во власть сочиненных мною строчек. Его лицо просияло.
— Блеск!
Я робко выжидал.
— Нет, я о другом. — Отшвырнув сценарий, он схватил с каминной полки свежий номер лондонской «Таймс». — Я вот об этом! Блистательная рецензия на твой последний сборник рассказов!
— Неужели? — Меня так и подбросило.
— Спокойно, дружище. Я сам прочту тебе эту умопомрачительную рецензию. Ты будешь в восторге. Это потрясающе!
Мое сердце дало течь и затонуло. Я догадывался, что меня ждет очередной розыгрыш или — еще того хуже — замаскированная под розыгрыш правда.
— Итак, слушай!
Джон развернул газету и, как ветхозаветный Ахав, начал вещать.
— Возможно, рассказы Дугласа Роджерса стали высочайшим достижением американской литературы… — Джон выдержал паузу и невинно подмигнул. — Согласись, пока неплохо!
— Дальше, — взмолился я и забросил в себя содержимое стакана. Так бросают жребий судьбы в бездну полного краха воли.
— …но у нас, в Лондоне, — с выражением читал Джон, — от беллетриста ожидают большего. Копируя образы Киплинга, стиль Моэма и сарказм Ивлина Во, Роджерс барахтается в Атлантике, на полпути к нам. Его произведения лишены самобытности, это не более чем фальшивые перепевы классики. Дуглас Роджерс, плывите домой!
Я вскочил и заметался по комнате, а Джон лениво бросил газету в камин, где она затрепетала умирающей птицей и пала добычей ревущих искр и пламени.
Потеряв голову, я чуть не кинулся в огонь за этой проклятой рецензией, но с некоторым облегчением заметил, что она приказала долго жить.
Джон, не спускавший с меня глаз, был довольнехонек. У меня пылали щеки, скрежетали зубы. Рука, приросшая к каминной полке, похолодела и сжалась в гранитный кулак.
