— Эй, Бодони! У меня есть для тебя кое-какой металл.
— Что именно, мистер Мэтьюз? — рассеянно спросил Бодони.
— Ракета. Ты что? Разве тебе ее не надо?
— Надо, надо! — Фиорелло схватил посетителя за рукав и, растерявшись, осекся.
— Понятно, она не настоящая, — сказал Мэтьюз. — Ты же знаешь, как это делается. Когда проектируют ракету, сперва изготовляют модель из алюминия в натуральную величину. Если ты расплавишь алюминий, кое-какой барыш тебе очистится. Уступлю за две тысячи.
Рука Бодони бессильно опустилась.
— Нет у меня таких денег.
— Жаль. Я хотел тебе помочь. В последний раз, когда мы разговаривали, ты жаловался, что все перебивают у тебя лом. Вот я и подумал — шепну тебе по секрету. Ну что ж…
— Мне позарез нужен новый инструмент. Я скопил на него деньги.
— Понятно.
— Если я куплю вашу ракету, мне даже не в чем будет ее расплавить. Моя печь для алюминия на той неделе прогорела…
— Ясно.
— Если я и куплю эту ракету, я ничего не смогу с ней сделать.
— Понимаю.
Бодони мигнул и зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтьюза.
— Но я распоследний дурак. Я возьму свои деньги из банка и отдам вам.
— Так ведь если ты не сможешь расплавить алюминий.
— Привозите вашу ракету, — сказал Бодони.
— Ладно, раз тебе так хочется. Сегодня вечером?
— Чего лучше, — сказал Бодони. — Да, сегодня вечером мне ракета будет очень кстати.
Светила луна. Ракета высилась во дворе среди металлического лома — большая, белая. Она вобрала в себя белое сияние луны и голубой свет звезд. Бодони смотрел на нее с нежностью. Ему хотелось погладить ее, приласкать, прижаться к ней щекой, поведать ей свои самые заветные желания и мечты.
Он смотрел на нее, закинув голову.
— Ты моя, — сказал он. — Пускай ты никогда не извергнешь пламя и не сдвинешься с места, пускай будешь пятьдесят лет торчать тут и ржаветь, а все-таки ты моя.
От ракеты веяло временем и далью. Это было все равно что войти внутрь часового механизма. Каждая мелочь отделана и закончена с ювелирной тщательностью. Эту ракету можно бы носить на цепочке, как брелок.
— Пожалуй, сегодня я в ней и переночую, — взволнованно прошептал Бодони.
Он уселся в кресло пилота.
Тронул рычаг.
Стал то ли напевать, то ли гудеть с закрытым ртом, с закрытыми глазами.
Гудение становилось все громче, громче, все тоньше и выше, все странней и неистовей, оно ликовало, нарастало, наполняя дрожью все тело, оно заставило Бодони податься вперед, окутало его и весь воздушный корабль каким-то оглушительным безмолвием, в котором только и слышался визг металла, а руки Бодони перелетали с рычага на рычаг, плотно сомкнутые веки вздрагивали, а звук все нарастал — и вот уже обратился в пламя, в мощь, в небывалую силу, которая поднимает его, и несет, и грозит разорвать на части. Бодони чуть не задохнулся. Он гудел и гудел не переставая, остановиться было невозможно — еще, еще, он крепче зажмурил глаза, сердце колотится, вот-вот выскочит.
— Старт! — пронзительно кричит он.
Толчок! Громовой рев!
— Луна! — кричит он. — Метеориты! — кричит он, не видя, изо всех сил зажмурив глаза.
Неслышный головокружительный полет в багровом пляшущем зареве.
— Марс, о Господи, Марс! Марс!
Задыхаясь, он без сил откачнулся на спинку кресла. Трясущиеся руки сползли с рычагов управления, голова запрокинулась. Долго он сидел так, медленно и тяжело дыша, реже, спокойнее стучало сердце.
Медленно, медленно он открыл глаза.
Перед ним был все тот же двор.
С минуту он сидел не шевелясь. Неотрывно смотрел на груды лома. Потом подскочил, яростно ударил по рычагам.
— Старт, черт вас подери!
Ракета не отозвалась.
— Я ж тебя!
