важно, в каком часу, зайди за мной.
— Я усну сном праведника, — сказал я.
— Ты так уверен? — усмехнулась Нора.
Я подошел к своему ложу, лег и потягивал коньяк в темноте, без страха, без лишней самоуверенности. Я просто спокойно ждал, что же будет.
В полночь я не спал.
Я не спал в час.
И в три я не заснул.
В доме ни скрипа, ни вздоха, ни шороха. Я лежу и стараюсь дышать с домом в лад.
В половине четвертого дверь моей спальни медленно отворилась.
И только черное вперемешку с черным. Почувствовал дуновение сквозняка на лице и на руках.
Я медленно привстал на кровати.
Прошло пять минут. Сердце стало биться спокойнее.
Я услышал, как где-то внизу открывается входная дверь.
И опять ни скрипа, ни шепота. Только щелчок. По коридорам разгуливает ветер, еле слышно.
Я встал и вышел в холл.
Сверху, в колодце лестничных пролетов, я увидел то, что и ожидал, — распахнутую входную дверь. Паркет залит лунным светом, поблескивают новенькие часы, свежесмазанные, и громко тикают.
Я спустился вниз и вышел из замка.
— А вот и ты, — сказала Нора. Она стояла у своей машины, на дороге.
Я подошел к ней.
— Ты вроде и слышал что-то, и не слышал, так? — спросила Нора.
— Так.
— Теперь ты готов покинуть Гринвуд, Вилли?
Я оглянулся на дом:
— Почти.
— Теперь ты убедился, что к старому возврата не будет? Теперь ты почувствовал, что наступила новая заря и новое утро? Ты чувствуешь, как вяло бьется мое сердце, перегоняя мою гнилую кровь, как иссохла у меня душа? Ты и сам не раз слышал, как бьется мое сердце у твоей груди, знаешь, какая я старая. Знаешь, как пуста я изнутри, какой мрак и уныние царят во мне. М-да…
Нора посмотрела на замок:
— Прошлой ночью, в два часа, я услышала, лежа в постели, как открывается парадная дверь. Я поняла, что дом просто отворил запоры, распахнулся и открыл плавно дверь. Я вышла на лестницу. Посмотрела вниз и увидела ручеек лунного света, проникающего в холл. И дом словно говорил мне: «Ступай, уходи вон отсюда по этой серебристой дорожке и уноси с собой всю свою темень. Ты носишь в себе плод. У тебя во чреве поселилась призрачная горечь. Твой ребенок никогда не увидит света. И однажды он тебя погубит, потому что ты не сможешь от него избавиться. Так чего же ты ждешь?»
Мне было страшно спуститься и захлопнуть дверь. К тому же я знала, что это правда, Вилли, и я знала, что уже не смогу уснуть. Тогда я спустилась вниз и вышла из дому.
Есть у меня в Женеве мрачный вертеп, я поселюсь там. А ты, Вилли, ты моложе меня и чище. Я хочу, чтобы замок стал твоим.
— Не так уж я молод.
— Ну уж моложе меня.
— И не так уж чист. Он и меня гонит. Дверь в мою спальню только что… тоже распахнулась.
— Ах, Вильям, — вздохнула Нора и коснулась моей щеки. — Ах, Вилли.
И сказала тихо:
— Прости.
— За что? Уйдем вместе.
Нора открыла дверцу машины:
— Можно, я сяду за руль? Мне это сейчас просто необходимо — промчать, пролететь всю дорогу до Дублина. Хорошо?
— Хорошо. А как же твои вещи?
— Все, что осталось внутри, пусть достанется замку… Ты куда?
Я остановился:
— Надо же захлопнуть дверь.
— Не нужно, — сказала Нора. — Оставь как есть.
— Но… ведь могут люди зайти.
У Норы появилась на устах слабая улыбка.
— Могут, но только хорошие люди. Так что не страшно.
— Да, — кивнул я наконец в ответ.
Я нехотя вернулся к машине. Сгущались тучи. Пошел дождь. Он падал с освещенного луной неба. Мягкий и ласковый, как безобидный лепет ангелочков.
Мы залезли в машину и захлопнули дверцы.
Нора завела мотор.
— Ну, готов? — спросила она.
— Готов.
— Вильям, — сказала она, — когда мы будем в Дублине, ты поживешь со мной несколько дней? Я хочу сказать, просто поживешь. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом. Ладно?
— Конечно.
— Как бы я хотела… — сказала она. В ее глазах стояли слезы.
— …ах, как бы я хотела сгореть и родиться снова. Я смогла бы тогда подойти к замку и войти в него и жить в этом доме, вечно купаясь в клубнике со сливками, как молочница, которая подойдет к дому завтра, увидит открытую дверь, и дом впустит ее, разрешит остаться. Ах, к чему теперь все эти разговоры?
— Поехали, Нора, — сказал я тихо.
Мотор взревел, мы вырвались из долины, пронеслись мимо озера так, что только гравий летел из-под колес. Взлетали на холмы, прошили дремучий лес. На последнем повороте все Норины слезинки уже высохли. Она гнала без оглядки, под сто, сквозь густую, непроглядную ночь, навстречу черному горизонту и промерзшему каменному городу. И всю дорогу я держал ее за руку.
Когда я проснулся на следующее утро, постель была похожа на изрытый, развороченный сугроб. Я встал, ощущая в своем заплесневелом костюме, что провел четыре дня и четыре ночи в рейсовом автобусе.
Ко второй подушке была приколота записка:
«Уезжаю в Венецию или к черту, что первым подвернется под руку. Спасибо за убежище. Если твоя жена когда-нибудь уйдет, приезжай и найди Нору Затяжных Дождей и Страшных Пожаров. До свидания».
Глава 16
Под седыми волосами на затылке у Финна был глаз. Волосы шевелились. Спина напрягалась.
— Это не янки ли вошел в дверь? — сказал он, вглядываясь в бокал, который вытирал так, словно это был хрустальный шар.
— Тебе знакома моя походка? — спросил я.
— Не бывает одинаковых отпечатков пальцев и походок.
Финн обернулся, чтобы лицезреть меня, весь в раздумьях о вышеупомянутой походке.
— Бежишь от себя?
— А что, видно?
— Он тебе и продохнуть не дает, да? Финн окинул взглядом свою коллекцию элей и пива, возвышающуюся как орган, но остановил выбор на коньяке и подождал, пока я за ним подойду.
— Это поможет тебе сбить с дверей замок, — заметил он.
— Уже сбит. — Я облизал губы.
