И опять да.
Кит замечен, поднята тревога. Моби Дик то вздымается, то проваливается в волны. Ахав шагает по палубе, и команда у поручней смотрит, не мигая, на великое белое чудо. А Квикег после своего спасения уже не может вернуться в гроб, когда Ахав кричит своим людям грести прочь — из этого молчания, из этой неподвижности, проклятого заштиленного моря.
Команда хватается за весла, преследуя Моби Дика, и выгребает на ветер!
Ах, Боже! Благословенный ветер!
И я там сидел на веслах — целый день.
Начинается с монеты на мачте и долгожданного ветра в поникших высоких парусах. Моби Дик увлекает их вокруг света.
То, что последовало за этим, как метафора, казалось неизбежным в тот день сочинительства.
Ахав осмеливается вытянуть себя на веслах из штиля.
И что же? Тайфун ему в наказание за это прегрешение!
А вместе с ним — повреждение «Пекода» и огни святого Эльма разгораются на мачтах и на острие гарпуна Ахава.
— Они лишь освещают нам путь к Моби Дику! — кричит капитан.
Ахав пренебрегает штормом и прихлопывает огонь на гарпуне кулаком.
— Вот так я гашу огонь!
Огни святого Эльма погасли, шторм улегся.
Итак, расчищена сцена для последнего спуска вельботов в погоне за Моби Диком.
Я выстукиваю на машинке эпизоды падения моряка с мачты, штиль на море, появление Белого Кита, несостоявшуюся гибель Квикега и Измаила, спускается вельбот, Кит загарпунен, Ахав привязывает себя к Чудовищу, погружение, гибель, Ахав показывается, мертвый, призывая свою команду преследовать, следовать в… пучину. Все еще голодный и испытывающий нужду сорваться в туалет и прибежать обратно, быстро позвонить, заказать сандвичи и, наконец, шесть, семь часов спустя, ближе к вечеру, откинуться на спинку стула, прикрыв глаза руками, чувствую на себе какой-то взгляд, смотрю вверх и вижу старика Германа, он все еще тут, но выдохся, расплывчато-призрачный, исчезающий. Потом я звоню Джону и спрашиваю, можно ли к нему приехать.
— Но странно как-то, — сказал Джон, — не похоже на тебя.
— Не на меня. На него.
— На кого?
— Не важно. Все кончено.
— Что кончено?
— Скажу, когда приеду.
— Пошевеливайся, малыш, поторапливайся.
Через час я бросил ему на колени сорок страниц.
— Кто звонил по телефону? — пошутил он.
— Не я, — сказал я. — Читай.
— Иди во двор и погоняйся за быком в поле.
— Тогда придется его убить. Я сегодня отменно себя чувствую.
— Тогда налей себе выпить.
Так я и сделал.
Спустя полчаса Джон вошел в кабинет, ошарашенный, словно от оплеухи.
— Боже, — сказал он. — Ты был прав. Все кончено. Когда съемки?
— Это ты мне скажи, Джон, — ответил я.
— Это старик Герман нашептал тебе на ухо?
— Наорал.
— Слышу отголоски, — сказал Джон. — Черт возьми.
— Кстати, — сказал он, подумав, — насчет поездки в Лондон?
— Ну? — Я сжался в комок, закрыв глаза.
— Отправляйся на пароме, — сказал Джон.
Глава 33
Став на полгода старше, я на следующий день объявился у Финна, гонимый дождем, который дожидался, чтобы унести меня потом обратно.
Я пристроил свой багаж у стойки бара, облокотившись на которую Финн разглядывал мои вещи, так же как Дун, Майк и все остальные.
— Что, уезжаешь? — спросил Финн.
— Да.
Обитатели паба обернулись и перестали пить из своих разнокалиберных стаканов.
— Случилось знаменательное событие, — сказал я. — Неожиданность.
— Это мы здесь всегда приветствуем. — Финн поставил на стойку «Гиннесс». — Поделишься с нами?
— После всех проведенных здесь часов, дней, недель и месяцев я проснулся вчера утром, — сказал я, — подошел к зеркалу, постоял, посмотрелся в него, бросился к своей машинке и без передышки печатал семь часов. Наконец в четыре часа дня я написал «КОНЕЦ» и позвонил в «Кортаун-хаус» сказать, что все кончено, готово. И поймал такси, приехал и бросил ему на колени сорок страниц. И мы открыли бутылку шампанского.
— А вот еще одна, — сказал Финн и хлопнул пробкой.
Мы угостили всех и наполнили мой стакан.
— Вчера, — спросил Дун, пока все ждали, — сам ли ты двигал своей рукой и сочинял сцены?
— Герман Мелвилл ли я?
— Он самый.
— Нет, — ответил я. — Он нагрянул, но не смог остаться. Я обирал его все эти дни и месяцы, читая и перечитывая, чтобы быть уверенным, что он влился в мою кровь, проник в нервы, что я смотрю его глазами. Он пришел, потому что я его призвал. Подобные духи надолго не остаются. Они отдают себя и уходят.
— Представляю, что ты пережил, — сказал Дун.
— Не описать. Когда-нибудь ты увидишь это на экране.
— С Божьей помощью, — сказал Финн.
— Да, — сказал я, кивая, — с Божьей.
— За Германа Мелвилла внутри или снаружи этого молодого человека! — сказал Дун.
— За Германа Мелвилла! — повторили все.
— А теперь что же, попрощаемся? — сказал Финн.
— Ты когда-нибудь вернешься? — спросил Дун.
— Нет, — ответил я.
— Реалист, — заметил Финн.
— Это справедливо, — объяснил я, — я живу так далеко и не летаю самолетами. И маловероятно, что мне снова доведется поработать в Ирландии. А если пройдет слишком много времени, мне не захочется возвращаться.
— Да, — сказал Тималти, — мы все состаримся или помрем, или и то и другое, и не на что будет смотреть.
— В моей жизни это было замечательное время, — сказал я, смакуя последний стакан.
— Ты улучшил нашу погоду, — ласково сказал Дун, сморкаясь.
— Все равно, — сказал Майк, — давай сделаем вид, что когда-нибудь ты вернешься, и тогда, подумать только, сколько всего накопится, о чем рассказать и чем обогатить тебя.
— Да, — сказали все.
— Это самый большой соблазн, — улыбнулся я. — Осмелюсь сказать, что буду скучать по всем вам.
— Да ладно уж, — тихо сказал Финн.
— Черт возьми, — сказали остальные, глядя на меня, как на сына.
