На самом деле Михаил лукавил, и оба друга знали это: его держала белокурая красавица Яна.
Яна, которая постепенно вошла в его память, в его сердце, была прямой противоположностью брату: тоненькая, порывистая, задумчивая, она глядела на мир большими зелёными, всегда печальными глазами. Как будто в этом огромном мире не достало для неё ласки и нежности. Вспоминая о девушке, Михаил готов был немедленно бежать к ней, обнять её, прижать к себе и уже никогда не отпускать. Но на людях они держались ровно, и только его друг — её брат знал об их ночных свиданиях.
— Нет, нет и нет, никуда ты не поедешь! — пани Рудницкая вытирала платком градом катившиеся слёзы, — ты не знаешь этих зверей, ты ещё молод, а я видела их в тридцать восьмом году, когда они вешали людей. И против кого ты хочешь воевать, против регулярных войск Короны?
— Я хочу воевать за освобождение людей, которых Потоцкий и ему подобные превратили в скотину. Я хочу воевать за нас, чтобы не выгнали за долги на улицу и не превратили в нищих. Уж лучше стать казаком. Кстати, я слышал, что среди казаков и наши шляхтичи имеются.
— Наивный мальчик, этих людей, холопов, просто используют в своих целях те, кто хочет стать шляхтичем. Для этого они и в казаки запишутся, и с чёртом татарским дружбу водить будут. Начитался ты этого благородного идальго.
Михаил смотрел на мать, и сердце его сжималось, он представлял, каково ей оставаться в это смутное время одной.
— Мама, не плачь, — он гладил её по вздрагивающим плечам, — я обязательно вернусь с деньгами, и мы рассчитаемся с Потоцким, обещаю тебе.
Что она могла ему ответить, он всё равно поступит по-своему. Такой упрямый и такой любимый, как и его отец.
Тихий тёплый вечер опускался на старый замок, на невзрачные домишки дворни, на каменный, под черепичной крышей, большой дом Менделя, где с трудом помещалась вся его многолюдная семья.
Михаил посадил на коня Яну, и они поскакали в луга, туда, где уже стояли стога свежескошенного сена.
Последняя ночь вместе, девушка прижималась к сильному телу Михаила и ловила его тёплое дыхание у самого уха и нежные слова, которые он шептал ей. Конь перешёл на иноходь и теперь едва двигался, как будто не хотел мешать влюблённым. Наконец он остановился у какого-то стога, Михаил спешился и осторожно снял Яну. Она прижалась к нему на мгновенье и шепнула:
— Я хочу сегодня стать твоей женой, — и добавила едва слышно, — перед Богом.
Михаил разгрёб сено, устроив нечто вроде постели, усадил туда Яну и пристроился рядом, целуя её мокрое от слёз лицо и вглядываясь в такие родные, печальные глаза. Доведётся ли ему увидеть их вновь, доведётся ли повести под венец свою любимую, когда смерть собирает с полей свою кровавую жатву.
Ночь прикрыла звездным пологом влюблённых, они ласкали друг друга на колком и пахучем сене. Только вздохи и вскрики нарушали иногда тишину ночи, и лишь конь, пасущийся неподалёку, вздрагивал и прядал ушами.
Зябкий рассвет прогнал ночную тьму и высветил юношу и девушку, вольно раскинувшихся на ложе из пахучих трав. Наскоро сброшенная одежда уже пропиталась предутренней росою, и белые тела на зелёном сливались в единое целое. Голова её покоилась на его плече, а его рука накрыла нежный бугорок её груди. Заржал конь, оповещая хозяина, что пришло время расставания.
Двое всадников в простой крестьянской одежде торопились успеть до темноты в ставку атамана казачьего войска — Чигирин. Их никто не останавливал, хотя лица и оружие не позволяли принять их за крестьян, да никто и не всматривался: добычи и без них хватало.
Лишь недалеко от конечного пункта встретила их ватага разбойников, которых много водилось в ту неспокойную пору по лесам да оврагам. Четыре человека непонятной принадлежности в оборванных кафтанах остановили всадников:
— Хто такие будете? — спросил одноглазый великан, видимо, старший.
— Мы к гетману Хмельницкому едем, в казаки к нему поступать, — ответил тот, кто пониже ростом.
— Чтой-то не похожи вы на холопов. Эй, братцы, да это ляхи переодетые, смотри какие ружья. Хватай их!
Разбойники схватили поводья и уже стаскивали всадников, когда Михаил и Сашка, не сговариваясь, выхватили сабли, и двое лихих молодцев упали на землю, разрубленные надвое. Двое других бросились наутёк.
— Надо догнать, — Сашка пришпорил коня, — а то ещё приведут с собой подмогу, и не доедем.
Его конь мгновенно догнал бегущего и ударил его копытами. Михаил замешкался, и последний разбойник скрылся в лесу.
— Не могу безоружного бить, — оправдывался он, как будто чувствуя свою вину.
— Ничего, жизнь всему научит, — по праву опытного наставника ответил Сашка, хотя и был на год моложе. Он частенько общался с дворовыми и знал нравы холопские.
В Чигирин добрались без происшествий. Многочисленные охранные посты пропустили их без особого допроса: нынче тьма-тьмущая народу стекалась сюда.
В большом шатре шло совещание, и молодые люди расположились в ожидании его окончания на тюках какой-то одежды, сваленной в беспорядке на площади. Михаил, присаживаясь, рассмотрел белую казацкую свитку и голубую накидку польских драгун.
Вскоре из шатра вышли молчаливые, хмурые люди, видимо, полковники, и друзей пригласили войти.
На больших подушках восседал грузноватый казак, с одутловатым лицом и маленькими пронзительными глазками.
— Сядайте, хлопцы, что привело вас ко мне?
— Хотим поступить в казаки, — не задумываясь, ответил Михаил.
— Сами-то кто такие, откуда будете?
Михаил, как можно короче, изложил свою историю.
— Хорошо то, что оружием владеете и за правду бороться желаете, а плохо то, что из ляхов, не любят здесь таких. Ну, да у нас сейчас и шляхтичи есть. В казаки мы пока вас принять не можем, будете в кандидатах. В бою докажете, что вы достойны казаками стать.
Хмельницкий крикнул казака и приказал принести фрукты. Тот принёс огромное блюдо и отдельно арбуз.
— Угощайтесь, — Богдан кивнул на фрукты, а сам взял арбуз, достал кривой турецкий нож и с силой воткнул его в арбуз. Потом взмахнул ножом и мигом снёс верхнюю часть арбуза с хвостиком. Ярко-красный сок брызнул на ковёр.
— Вот так мы будем поступать с жидами, нашими врагами.
Повисла неловкая пауза, которую нарушил Сашка:
— А что, жиды такие опасные?
— Опасные, они — главные угнетатели и мучители народа.
— Но ведь они не воины, у них нет войск и государства. Они работают на панов так же, как и все.
Богдан недовольно посмотрел на Сашку.
— Ты что будешь всё это объяснять холопу, с которого еврей собирает налоги? Пана-то он видит редко, а еврей всегда тут, рядом. Вот и считает его главной причиной своих мучений. Тем более что живут жиды намного богаче крестьян. И те думают, что они жируют на их трудовые деньги.
Михаил и Сашка переглянулись, молча, но возражать больше не стали.
Хмельницкий показал жестом, что разговор окончен, позвонил в колокольчик и сказал вошедшему казаку, как-будто делая для молодых людей заявку на будущее:
— Этих запиши в полк Ганжи, там казаков маловато.
И когда молодые люди уже выходили, добавил им вослед:
— Да, завтра собираем казаков на майдане, будем судить жида — арендатора, что обложил холопов и поместных людей налогами непомерными. Приходите!
