Увольнение на сутки. Рассказы

надо.

—

Ну а по воскресеньям? Ходите на море? Вот Помпея… Эх! Я так хотел бы побывать там! Это грандиозно, да? Город, дошедший до нас через тысячелетия! — Олег Николаевич воодушевился, говорил громко.

Луиджи смотрел то на учителя, то на жену. Он не все понимал в скороговорке Олега Николаевича, ждал, когда Вера переведет ему, о чем это с таким пылом говорит этот молодой человек в тяжелых роговых очках, но жена почему-то смущалась все больше и больше и молчала…

—

Да что вы, Олег Николаевич, мучаете сестренку? — не выдержала Настя. — Мало вам учеников в школе?

—

Ты, Николаич, и правда пристал, как банный лист, — сказала Надежда Федоровна. — Музеи, Помпеи! Я вон рядом с Питером жисть прожила, а спроси меня, часто там бывала? В метро не ездила ни разу. Смешно сказать — а боюсь. Все как человек по земле ходишь, а тут — нате, полезай как крот под землю. А музеи? — она махнула рукой. — Какие там музеи! То садишь картошку, то копаешь. А от дочки разве дождешься приглашения? — она кивнула на Анастасию. — За всю жизнь не дождалась. Вот была бы Ниночка жива, она б пригласила. — Надежда Федоровна махнула рукой и пригорюнилась.

Олег Николаевич смутился:

—

Да я, собственно, так, из любопытства. Думал, приятно будет поговорить. — Он как-то сразу сник и склонился над тарелкой.

Вера глубоко вздохнула, словно собралась с духом, и тихо сказала:

—

Вы не обижайтесь, Олег Николаевич. Я ведь не потому молчу, что обидеть хотела… Я в этой Помпее и не была ни разу. Луиджи мне рассказывал, когда он учился в школе — их на экскурсию возили. И Марио наш был. Тоже с учителем. А мне не довелось… — Она улыбнулась доброй, открытой улыбкой и тихо заговорила с мужем. Видно, пересказывала ему, о чем расспрашивал учитель. Луиджи кивал головой и почему-то виновато улыбался Олегу Николаевичу. Потом ласково обнял жену и поцеловал в щеку.

Олег Николаевич до конца вечера сидел мрачный, никаких вопросов больше не задавал, а все время подливал и подливал себе водки из графинчика с петухами.

Надежда Федоровна прислушивалась к расспросам учителя литературы с неудовольствием. Она чувствовала, что дочери неприятны его вопросы. А ей хотелось, чтобы Верке, ее Верке, было хорошо и ласково в отчем доме. Она, словно часовой на посту, за всем наблюдала, все видела. Заметив, что дочь несколько раз махнула рукой, отгоняя табачный дым, густо висевший над столом, старуха строго позвала внука:

—

Мишка! Фортку открой. Никакого продуху нет. — Проследив, как мальчик исполнил приказание, она улыбнулась Верке — Ишь, накурили, ироды. Задохнутся люди… — И тут же спросила у Анастасии — Ребенок небось

некормленный?

—

Не хочет! — беззаботно махнула та рукой.

—

Не хочет! — повторила старуха. — Сами разбаловали: жареного не ем, пареного не хочу, на тушеное глаза не глядят! У-у, привереда!

Все засмеялись, а Мишка стоял рядом с бабушкой, приклонив к ее плечу голову, и улыбался, довольный тем, что на него обратили внимание.

Надежда Федоровна следила, чтобы у Веры и у ее мужа была еда в тарелках, приносила с кухни холодненького морсу, который Луиджи поглощал стаканами. Каждый раз, проходя мимо дочери, она старалась украдкой то погладить ее по плечу, то поправить волосы, то просто прикоснуться ненароком.

Марио примостился у окна на диване в окружении молодежи. Рядом, притиснув его плечом, сидела соседская Ритка и тихонько пела, подыгрывая себе на гитаре. Пшеничные ее волосы рассыпались по плечам, и она время от времени подергивала головой, чтобы красивее лежали. Она пела, неотрывно глядя на Марио, словно хотела его загипнотизировать:

Широкой лентой связаны, Хранились вы года

Но приговор мой сказан Прощайте навсегда

—

Ритка, лешачка! Отлипни от мальца! — сказала Надежда Федоровна и добавила громким шепотом: — Уставилась, бесстыжая! Грудями не играй!

—

Да пусть повеселятся! — засмеялась Вера, тронув мать за руку. — Молодые ведь!

—

Я те настрекаю сейчас! — обернувшись к внуку Мишке, пригубившему стакан с пивом, вдруг крикнула старуха. Казалось, вся жизнь в доме, весь распорядок этого радостного семейного праздника незримо согласуется с ее волей.

А Ритка все глядела на молоденького, то и дело смущающегося итальянца своими большущими, будто застывшими глазами и, перебирая струны, тихонько пела один романс душещипательнее другого:

Мне сегодня так больно, Слезы взор мой туманят, Эти слезы невольно Я роняю в тиши..

Пришли сильно запоздавшие Аверьянычи. Сестра Надежды Федоровны с сыном Николаем и его женой Лидой. Собственно, фамилия у них была Рожкины, но все звали их Аверьянычами, по имени рано умершего мужа Анны — Аверьяна Рожкина.

Анна Федоровна еще от дверей разглядела Верку и кинулась к ней, зарыдав и запричитав в голос. Они обнялись, и Верка стала гладить тетку по спине, уговаривать:

—

Да что ты, тетя Анна! Ну жива ж я, здорова! Что плакать-то?!

Но Анна продолжала рыдать, пока Надежда Федоровна не цыкнула на сестру.

Та словно бы и не плакала — поправила беленький платочек на голове и, скорбно поджав губы, сказала Верке:

—

Вот видишь, мать твоя все командовает. Все не по ей!

—

А-а, — недовольно махнула рукой Надежда Федоровна. — Ты, Анна, ровно как староверка. Хлебом не корми — дай попричитать. Садись вот. Да своих зови, чего застолбенели у дверей. — Она поставила на стол чистые тарелки, рюмки, принесла с кухни горячей картошки.

Николай подошел к Верке. Степенно, не улыбнувшись, поздоровался за ручку.

—

Ой, мамочки! — качала та головой, пытаясь обнять брата, но Николай не давался, стоял набычившись. — Вот вымахал, вот вымахал… Никогда бы не узнала!

—

Чегой-то он у тебя словно огурец проглотил? — спросила Надежда Федоровна у сестры.

—

Беззубый. Выдрал все, вставлять хочет. Вот и сказала я ему — не скалься. — Все засмеялись.

Николай рассерженно глянул на мать и, отойдя от Верки, молча уселся рядом с женой. Однако молчал он недолго. Выпив пару рюмок, он осмелел и громко, на весь стол спросил, прикрывая ладонью беззубый рот:

—

Верка, правда, что ль, у вас там в ресторанах голые бабы пляшут?

—

Правда, правда! — крикнул Гриша Лоска. — Мне верный человек рассказывал. Сам видал.

Верка смутилась, не найдя что ответить.

—

Какая она тебе Верка?! — строго одернул Аверьяныча Иван.

—

А что, сеструха ведь! Хоть и двоюродная.

—

Се-стру-ха… — врастяжку, с какой-то укоризной произнес Иван и вдруг, что-то заметив, сам набросился на Веру — Да ты что у мужа опять рюмку отымаешь? Поставь и не трогай! Пусть пьет в охотку!

—

Ишь, расхрабрился хозяин-то! — сказала мать с каким-то даже удовлетворением.