Увольнение на сутки. Рассказы

белые облака и прибрежный лес воду, широкие листья кувшинок и тоненький одинокий поплавок, медленно кружащий над омутом.

—

Я виновата, — чуть успокоившись, пробормотала Семенова и с каким-то остервенением, по-мужицки, не закусывая, выпила водку. — Перед той ночью пришла к ней. Принесла молока, колбасы из города привезла. Убралась… Сидели, чаевничали. Ну, и разговорились. О наших ребятах. Кто, где… Я возьми да и брякни: «Какие-то мы все неприкаянные у вас, Ольга Ростиславна, получились. Мыкаемся по свету, ищем все чего-то, а чего — сами не знаем…»

—

Ну ты даешь, подружка… — с осуждением покачала головой Варвара.

—

Сама понимаю, что дура, — опять всхлипнула Анна. — Словно за язык кто дернул…

Несколько минут все молчали.

—

Глупость ты, Анька, конечно, ляпнула, — хмуро сказал Саша. — Только к ее смерти это отношения не имеет.

—

Имеет, имеет! — упрямо твердила Анна. — И не глупость, да только зачем я старуху обидела.

Общий разговор распался. Борис и Саша сидели притихшие, задумчивые, сосредоточенно курили. Дарья Филипповна собрала со стола закуски, убрала недопитую водку.

Анна с Варварой затеяли вполголоса разговор о какой-то проворовавшейся Алке из сиверского универмага. Алку они единодушно осуждали и горевали по поводу ее детишек, которым теперь года три придется мыкаться без матери, с пьяницей отцом.

Антонов молча курил, приглядываясь к своим сильно постаревшим однокашникам, и в голову ему лезли какие- то нелепые обрывки воспоминаний из далекого детства. Про то, как они с Ситниковым наловили раков и засунули Ане в портфель, а раки расползлись по классу. И было столько веселого визга! Про то, как Саша, ревновавший к нему Аню, подстерег ее вечером во время купанья и спрятал одежду. И Анька вылезла из воды голая и спокойно стала искать в кустах свое платье, а Саша, красный как помидор, убежал в деревню и долго боялся показаться Ане на глаза…

На столе появился самовар, вазочки с вареньем.

—

Ну, чего пригорюнились? — сказала Дарья Филипповна. — Давайте чайку погоняем. Хороший чай — он половину забот снимает…

—

А что тебе, Аня, Ольга Ростиславна ответила? — неожиданно спросил Борис.

—

Ну вот, опять двадцать пять! — недовольно проворчал Саша. Анна по-детски виновато улыбнулась и пожала плечами.

—

Ничего особенного. «Были бы у меня, Анюта, свои ребятишки, — сказала, — может, и вас я по-другому учила. А петушиного слова на счастье — не знаю. Знала бы — каждого вызубрить заставила…»

—

Последние годы она уже не в себе была, — сказала Варвара. — Заговаривалась.

—

Ты доживи до ее лет, — оборвал жену Ситников. — Двух слов не свяжешь…

—

Ей восемьдесят четыре было, — напомнил Саша.

—

Небось тоже немало… — Анна с сожалением покачала головой и упрямо бросила: — И все-таки…

Даже Дарья Филипповна сердито зыркнула на нее:

—

Вот до чего упрямый человек! Так и будет зудить одно и то же… И вся ваша порода, семеновская, такая…

—

Да что вы, тетя Дарья, сердитесь? И правда, ведь мы какие-то строгие к жизни выросли…

—

Или жизнь к нам строгая, — засмеялся Борис.

—

Анна отмахнулась от него.

—

Вот я о себе скажу… — она оглядела всех сидящих за столом, словно приглашая в свидетели. — Да вы и сами знаете. Какая уж любовь у нас с Николаем была! Красивая! Пять лет жили душа в душу. А как узнала, что он у Натки Гоноховой в городе переночевал — все из сердца вон… Не смогла я его простить.

—

А Ольга Ростиславна-то при чем? — спросил Антонов.

—

А-а… При чем, при чем… — как-то неопределенно, многозначительно протянула Анна. — Будь та же Натка Гонохова на моем месте — она бы простила. Сколько таких семей… Или вот с работой. Тоже ведь… Сидела бы тихо, как другие. Так нет. Образование не позволяет. На дороге работала. Счетчиком. Самосвалы с песком да щебнем считала. Прораб в конце месяца говорит: «Ты, Анна, со своим счетом мужиков без заработка оставишь. А у них — семьи». Я смотрю на него как дурочка: «А что, Михаил Сидорович?» Он и объяснил мне, что к чему. «Нет, — говорю, — эта работа не для меня. Нас еще в первом классе научили, что дважды два четыре, а не восемь». Оборжал он меня в тот раз и отпустил с миром… И в магазин я не пошла. А как звали… Да ты, Варвара, знаешь, — обернулась Аня к Ситниковой. Та кивнула:

—

Помню, как директор сельпо уговаривал…

—

Вот-вот! А я не пошла. Там у них — и не хочешь, а к рукам прилипнет, — Анна строго поджала губы. — Из нашего класса одна Катька Соленова хорошо пристроилась. С молодости — в санатории сестрой-хозяйкой. А там и Зухера себе приглядела…

Павел Семенович Зухер когда-то работал мельником на маленькой мельнице, потом завхозом в санатории. Добродушный и веселый, он стал полулегендарной личностью из-за своего большого живота. «Пузо-то наел, — говорили в деревне, — как у Зухера».

—

Три года получила твоя Катька за недостачу, — буркнул Саша.

—

Подумаешь, три года, — криво усмехнулась Анна. Она, похоже, опьянела и спорила теперь из окаянства. — Отсидела-то год! За примерное поведение два года скостили. Да и то на фабрике работала. В тепле. Одета, обута. Еще и деньжат привезла.

—

Соленова в нашем классе всего год проучилась, — сказал Борис. — Нашей ее и считать-то нельзя. — И все посмотрели на Антонова.

Алексей Николаевич улыбнулся:

—

И меня за своего не считаете?

—

Сиди уж! — обнял его за плечи Саша. — Ты у нас благополучный. До самой столицы добрался.

—

В Москве тоже не сладко. От одной толчеи в глазах темно, — вздохнула Дарья Филипповна. Пять лет назад она наконец вняла настойчивым письмам Антонова и вместе с Сашей гостила у него две недели.

—

А все равно тянутся туда люди, будто медом намазано, — сказал Борис.

—

Борьке вот Ольга Ростиславна вскружила голову. Простите, Борису Ивановичу. — Анна дурашливо поклонилась в сторону Ситникова. — «У тебя талант! Будешь великим художником». Он и ушел из техникума. А мог бы стать хорошим ветеринаром. Вот Виктор Андреич, мой сосед, живет как барин, всего в избытке! Любо-дорого посмотреть. А Борис из техникума ушел, а пришел куда?

—

У Бориса выставка была в Гатчине. Во Дворце культуры, — возразил Саша.

Анна покачала головой.

—

На шестом-то десятке! Да и что здесь особенного? Красиво, не скажу плохого. А сколько он в жизни помаялся? И лесником поработал, и на почте — по столбам лазал. И в пожарке…

—

Что ты чужую жизнь-то считаешь! — раздраженно перебила Анну Варвара. — Живем не хуже других!