кабинет, подошла близко, локтями оперлась о его новенький начальственный стол, нежно склонила к его уху гибкую шею и вкрадчиво спросила, подперев щеку изящной ладонью:
–?Сидор Петрович, что происходит вообще? Я вот, знаете ли, не понимаю… Вы, что, мне предложение делаете? Руки и сердца?
–?Ы???
–?Вы, наверное, жениться на мне хотите?
Сидор тут же хвост поджал и рожу скривил:
–?Чтооо?! Чевоооо?! Ты чево, Павлинская?!
Какое «жениться»?! Суровая, крепкая стриженая блондинка, его супруга, директор плодоконсервной фабрики, специализировалась на тушенке мясной для армии — могла и его, Сидора, легко в банки закатать, если что, одной левой рукой.
Но второй случай, анекдотичный просто, окончательно уронил репутацию Сидора в глазах Владки. Это были курсы повышения квалификации, куда он, в теплящейся еще надежде, оформил себя и Павлинскую в одну группу. И предварительно выучил, чтобы быть в курсе, главную, как он думал, максиму обучения в художественной школе — свет-тень-полутень. И произносил ее как истину, до которой дошел сам, смешно имитируя мыслительную деятельность — «свэт-кень-полукень», и добавляя в конце: «ри-флекс!». Понятия не имея, о чем говорит. А там, на курсах, вдруг — чего курсантов теорией томить — всех к мольбертам поставили и дали детскую практически тему: «Мой край». Ну а что? Ведь курсы-то преподавателей и директоров художественных школ, а не отставных пожарных майоров и консервных родственников, устроенных на теплое место по знакомству. И все курсанты взялись за работу. Кто рисовал молдавскую свадьбу, кто — горы, кто старинные узкие, выложенные брусчаткой, черновицкие или львовские улочки. А Владка стала рисовать тоненькой колонковой кисточкой любимые полевые цветы. Сидор же сначала пожаловался, что ему на листке места мало — площадь ему маленькая, а потом так размахнулся, что ого! — тот агитплакат, что Остап Бендер с Воробьяниновым на корабле малевали, по сравнению с Сидоровым произведением был таким гениальным шедевром, что его можно было бы прямо с аукциона «Сотбис» продавать. Уверенно размахивая кистью, Сидор намалевал плоский дом, стоящий на ровной зеленой бахроме, видимо, означающей траву, уголок наверху был замалеван оранжевым, и от уголка во все стороны шли палки, означавшие солнечные лучи. Из трубы, криво поставленной на скат крыши, курчавилась стеснительная спиралька. Весь рисунок был растянут по диагонали, поэтому б
И при этом все явно не поместилось на листке, и предполагалось, что рисунок продолжается за рамкой.
–?Что это? — в ужасе спросил преподаватель курсов, указывая на гвозди на голубом фоне.
–?Это вражеские самолеты, — гордо ответил Сидор.
–?А это? — тыкая в оранжевые кусты и шарики, сыпавшиеся вниз на дом, опять поинтересовался ошалевший преподаватель.
–?Это война, а это, — важно указал Сидор на козьи горошки, — это бомбы, — горько и с укором, мол, эх, вы, ничего-то вы не понимаете, молодежь. — А танки, танки у меня не поместились, вот там еще, — Сидор махнул ладошкой в сторону от своего рисунка, — там должны быть танки, которые защищают мой край.
–?А это дым. Печка топится, — догадался руководитель курсов, указывая на закорючку, торчащую из трубы.
–?Да, — согласился Сидор, — в мирном доме топится мирная печка, потому что наши победили и все хорошо. Но места было мало на листке, — опять стал кляузничать Сидор. — И победа не поместилась.
–?А зачем? — поддался на идиотский разговор сосед по мольберту, молодой бородатый художник с подозрительной косичкой (и как таких в систему образования подпускают?). — Зачем мирная печка топится?
–?А затем, что холодно, молодой человек! — повысил голос Сидор.
–?Так у вас же тут все в цвету, вон трава зеленая, цветы на клумбе, яблоки на деревьях… Лето, в общем.
–?М-да-а… — покачал головой преподаватель курсов. — Это даже не наивный примитивизм. Этот рисунок уникально… уникально… как бы это сказать! Это… Но! Как же вы талантливо выносите за лист!
Владка за спиной Сидора давилась от смеха и потом попросила приятеля с косичкой по секрету сфотографировать работу Сидора. На память.
Сидор не знал, что значит наивный примитивизм, что значит выносить за лист, но как-то дошел своим умом, что в данном случае слово «талантливый» только подчеркивает его бездарность.
Он попытался найти сочувствие у Владки, как у коллеги, собрал свою физиономию в печальную кучку и пригласил разделить с ним горькую его судьбу непризнанного современниками мастера, а именно напиться в его номере гостиницы, но Владка резко и неделикатно спросила, когда он в последний раз смотрел на себя в зеркало, и ушла гулять по ночному Киеву с молодым, талантливым, веселым художником.
Как-то прибежала я к Владке на работу. Вижу — она стоит в своей студии совершенно растерянная. Но посмеивается. Чувство юмора Владку, конечно, очень выручало. Говорит, мало того что Сидор и новый завхоз, бывший прапорщик, ошиваются по школе, для профилактики пожарной безопасности реквизируя предметы, которые, как они считают, представляют угрозу для возгорания, но по армейской своей привычке тянут все, что, по их мнению, плохо лежит: кувшины, чашки, шары, амфоры, композиции из сухих цветов. Гипсовую голову Минервы тоже сперли зачем-то, завхоз ее еще девушкой-танкистом называл из-за того, что она в шлеме. Так вот сегодня, продолжает Владка, буквально за три минуты исчезла натура для пятого класса — яблоки желтые и красные, кукурузный початок в сухих листьях и подсолнух с обсыпающимися семечками, довольно увядший. Владка выставила натюрморт на постановочный столик и вышла из класса за водой, краску разводить, кисти мыть и так далее. Вернулась — на столике пусто. Владка не выдержала и пошла к Сидору выяснять, в чем дело и сколько можно, а если получится, то и отобрать хотя бы часть. А он в кабинете закрылся, не открывает. Через час сам пришел, объяснил, что случилась безвыходная ситуация — проездом были какие-то его бывшие сослуживцы-пожарные, буквально на полчаса заехали, срочно отметить надо было, и они с завхозом и гостями весь этот натюрморт сожрали под водку.
–?Весь?
–?Весь, — кротко признался Сидор, — еще и не хватило.
Мог бы и соврать… Честно сказал, такой дурак. Ну Сидор! Кукурузу склевал, заплесневелый подсолнух стрескал, подгнившими внутри яблоками не побрезговал. Нормально?
И все педагоги школы это, конечно, сразу от Владки узнали и при встрече с Сидором отводили глаза и прыскали в кулак.
Конечно, такого позора Сидор не простил никому. Мирозданию не простил, педагогам школы, курсам, да и жене — за то, что устроила его на работу непонятно куда, а он хотел работать в охране мясокомбината, ну и Павлинской не простил в первую очередь. Как главной виновнице. И с тех пор Сидор перестал с ней здороваться, косил куриным глазом, надулся и стал собирать компромат, объявив незримую войну. Причем вел он боевые действия исподтишка, на самом низком бабском уровне, натравливая на нее других коллег. А поскольку Владка была со всеми ровна, весела и вежлива, он не поленился, ловкий Сидор, и заварил кашу в местной партийной ячейке.
Кой черт занес Павлинскую в партию! Прямо помутнение какое-то на нее нашло. Правда, папка ее настаивал, верный ленинец, ветеран войны, орденоносец Григорий Кириллович. Он даже младшую дочку назвал Владиленой, в честь Владимира Ильича Ленина. И потом, партийность была условием получения ею направления в Архитектурно-художественную академию на факультет искусствоведения. То есть с партбилетом и поступить было легче на заочное отделение, и на сессии ездить. Она послушала «старших товарищей», подумала: ай, быстренько вступлю, зато поступлю, ну? И поплатилась. За этим ее «вступлением» такое потянулось, мутное, нафталинное. Вдохновляемые бойким судьбоносным Сидором, к
