Тибурций стоял безмолвный, поглощенный, бесчувственный, как человек, охваченный каталепсией; веки его не шевелились, взгляд потонул в бездонном взоре кающейся.
Нога Христа, белая, обескровленная, чистая и матовая, как облатка причастия, скользила по светлому плечу святой, как по подставке слоновой кости, установленной здесь великим мастером, чтобы снять тело бога с древа искупления.
Тибурций почувствовал ревность к Христу. Ради такого счастья он бы охотно претерпел муки. Синеватая бледность тела распятого мало успокаивала его. Он был глубоко обижен тем, что Магдалина не обратила к нему своего влажного, блестящего взора, в котором сверкали бриллианты солнечного света и жемчуг скорби; скорбная и страстная напряженность этого взгляда, обволакивающая тело саваном нежности, казалась Тибурцию оскорбительной и глубоко несправедливой к нему. Он хотел бы, чтобы чуть заметное движение дало бы ему понять, что она тронута его любовью; он уже забыл, что перед ним картина, так легко страсть воодушевляет своим пылом даже предметы, не способные ее чувствовать. Пигмалион должен был удивляться тому, что его статуя не отвечает лаской на ласку. Тибурций был не менее подавлен равнодушием своей нарисованной на картине возлюбленной.
Стоя на коленях в своем зеленом шелковом платье, лежащем крупными, глубокими складками, она продолжала смотреть на Христа с выражением скорбным и страстным, как любовница, стремящаяся запечатлеть в своем сознании черты обожаемого лица, которое ей не придется больше увидеть; ее волосы развевались по плечам сверкающей бахромой; случайно заблудившийся луч солнца подчеркивал горячую белизну ее рубашки и золотистый мрамор рук; при колеблющемся свете грудь ее точно подымалась и трепетала в некоем подобии жизни; слезы на ее' глазах таяли и струились, как настоящие.
Тибурцию казалось, что вот она встанет и сойдет с картины.
Внезапно наступила темнота: видение исчезло. Англичане ушли, сказав: «Very well. A pretty picture»[15], и церковный сторож, которому надоело долгое созерцание Тибурция, захлопнул ставни и попросил обычного вознаграждения. Тибурций отдал ему все, что у него было в кармане; любовники щедры с дуэньями— антверпенский церковный сторож был дуэньей Магдалины, и Тибурций, уже думая о следующем свидании, стремился расположить его в свою пользу.
Колоссальный святой Христофор и отшельник, несущий фонарь, нарисованные с наружной стороны ставен, сами по себе весьма замечательные, не могли утешить Тибурция, раз перед ним закрылся ослепительный алтарь, где гений Рубенса блистает, как дароносица, украшенная драгоценными камнями.
Тибурций вышел из церкви, унося в сердце зубчатую стрелу неосуществимой любви: он наконец нашел возлюбленную, которую искал, но был наказан тем, в чем грешил: он слишком любил живопись и теперь был обречен любить картину. Природа, забытая ради искусства, жестоко мстила ему; самый робкий поклонник, влюбленный в самую добродетельную женщину, всегда лелеет в глубине сердца пугливую надежду: Тибурций же не сомневался, что его возлюбленная устоит перед ним, и великолепно знал, что никогда не будет счастлив; поэтому его страсть и была настоящей страстью, необычайной, безумной, способной на все; изумительнее всего было в ней бескорыстие.
Не смейтесь чересчур над любовью Тибурция: разве мало встречается людей, безумно влюбленных в женщин, которых они видели только в рамке театральной ложи, которым не сказали ни одного слова и не слышали даже звука их голоса? Разве эти люди рассудительнее нашего героя и их неприкосновенный идол разве стоит антверпенской Магдалины?
Тибурций шел с таинственным и гордым видом, как влюбленный, возвращающийся с первого свидания. Яркость испытываемого им чувства приятно удивляла его — он, всегда живший разумом, ощущал свое сердце: это было ново; и он целиком отдавался очарованию свежего чувства; живая женщина не взволновала бы его до такой степени. Человек искусства мог быть взволнован только чем?нибудь искусственным: в этом была гармония; правда жизни не создала бы ее. Тибурций, как мы уже говорили, много читал, много видел, много думал и мало чувствовал: его фантазии были исключительно рассудочны; страсть никогда не спускалась ниже галстука; в этот раз он был влюблен по — настоящему, как подросток — школьник; ослепительный образ Магдалины витал перед ним светящимися пятнами, как если бы он смотрел на солнце; самая маленькая складочка, самая незаметная деталь отчетливо рисовались в его памяти, картина все время стояла у него перед глазами. Мысленно он совершенно серьезно изыскивал способ оживить эту бесчувственную красоту и заставить ее выйти из рамы; он думал о Прометее, похитившем небесный огонь, чтобы дать душу неподвижному творению; о Пигмалионе, нашедшем способ смягчить и согреть мрамор; у него была мысль погрузиться в бездонный океан оккультных наук, чтобы открыть такое могучее волшебство, которое могло бы дать жизнь и плоть этому неосязаемому видению. Он бредил, он сошел с ума; это и доказывает, что он был влюблен.
Разве вы сами, и не доходя до такой степени экзальтации, не были охвачены чувством невыразимой грусти в галерее старинных мастеров, при мысли об исчезнувших красавицах, изображенных на их картинах? Разве вам не хотелось оживить все эти бледные, молчаливые лица, точно грустно мечтающие о чем?то на ультрамариновом или угольно — черном фоне? Эти глаза, искрящийся взгляд которых живее блестит под покровом ветхости, срисованы с юной принцессы или прекрасной куртизанки, от которых теперь не осталось ничего, даже горсточки праха; эти губы, полуоткрытые нарисованной улыбкой, напоминают о настоящей, навсегда погасшей улыбке. Действительно, как жаль, что женщины Рафаэля, Корреджо, Тициана — только неосязаемые тени, и почему сами модели не получили такое же право на бессмертие, как их изображение? Сераль самого сладострастного султана ничто по сравнению с тем, который можно собрать из нарисованных одалисок, и, конечно, очень жаль, что столько красоты погибло.
Каждый день Тибурций ходил в собор и погружался в созерцание своей возлюбленной Магдалины, и каждый день он возвращался все более печальный, более влюбленный, более безумный, чем раньше. Ведь даже если не говорить о картинах, много благородных сердец пережили страдания нашего друга, поклоняясь какому?нибудь бесчувственному идолу и стремясь вдохнуть свою душу в существо, у которого жив только внешний облик и которое не больше, чем нарисованная фигура, сознает, какую страсть оно возбудило.
С помощью сильного бинокля наш влюбленный изучал эту красоту вплоть до самых незаметных черточек. Он восхищался тонкостью фона, мощью и гибкостью мазка, смелостью кисти, выразительностью рисунка так же, как иной восхищается бархатистостью кожи, белизной и румянцем живой возлюбленной: под предлогом необходимости исследовать работу художника на более близком расстоянии, он достал лестницу у своего друга сторожа и, весь трепеща от любви, осмелился дотронуться дерзкой рукой до плеча Магдалины. И его очень удивило, когда вместо мягкой шелковистости женского плеча он нашел только жесткую и грубую, как наждачная бумага, поверхность, морщинистую от мазков, нанесенных в разных направлениях необузданной кистью пылкого художника. Это открытие очень опечалило Тибурция, но как только он спустился вниз, иллюзия вновь завладела им.
Тибурций провел в состоянии трансцендентального лиризма более пятнадцати дней, исступленно протягивая руки к своей химере, умоляя о небесном чуде. В минуты просветления он решался искать в городе какое?нибудь существо, приближающееся к его идеалу, но поиски эти не привели ни к чему: не так просто найти на улицах и бульварах подобный алмаз красоты.
Однажды вечером он еще раз уловил на углу площади Мейр пленительный голубой вз. ор, о котором мы говорили; на этот раз видение исчезло не так быстро, и Тибурций успел увидеть очаровательное лицо, обрамленное густыми прядями белокурых волос, простодушную улыбку на самых свежих в мире губках. Женщина эта, услышав, что за ней идут, ускорила шаг, но Тибурций, держась на расстоянии, мог увидеть, как она остановилась у хорошего старого фламандского дома, скромного, но почтенного вида. Так как ей открыли не сразу, она на мгновение обернулась, повинуясь смутному инстинкту женского кокетства и желая посмотреть, не был ли незнакомец обескуражен тем, что она заставила его пройти такой долгий путь. Тибурций, точно озаренный внезапным светом, заметил, что она поразительно похожа на Магдалину.
ГЛАВА III
