— Когда нужно работать, он сразу исчезает, — тихо проворчала Данди. — Чем больше денег человек имеет, тем ленивей и скаредней он делается.
— А он хорошо зарабатывает? — поинтересовалась я: Данди сидела у входа и лучше знала, как обстоят дела.
— Да, — уверенно бросила она. — Он получает шиллинги и фунты каждый день, а нам платит пенни. Э, Джек, — крикнула она. — Сколько тебе платит отец?
Джек в это время тщательно укладывал костюмы в огромный деревянный сундук с крючьями на внутренней стороне крышки. Он выпрямился и взглянул на Данди.
— А тебе-то что? — презрительно спросил он.
— Просто интересно, — ответила она, отвязывая полотно декорации от поддерживающих ее перекладин. — На следующий сезон твой отец готовит шоу в воздухе, и, зная, сколько ты получаешь, я могу прикинуть, сколько он будет платить мне.
— Ты собираешься получать столько же, сколько я? — насмешливо поинтересовался он. — Все, что ты имеешь, — это смазливое личико и стройные ножки. А я работаю с лошадьми, разрисовываю декорации, готовлю аттракционы и созываю зрителей.
— Хорошо, — твердо стояла на своем Данди. — Пусть я буду получать три четверти того, что стоишь ты. Но все-таки скажи мне, сколько ты зарабатываешь.
Джек расхохотался и взвалил тяжелый сундук себе на плечо.
— Договорились! Ты в жизни не совершала лучшей сделки! — воскликнул он. — Он ничего мне не платит! И ты можешь рассчитывать на три четверти от этого ничего.
Мы с Данди обменялись разочарованными взглядами, и она принялась отстегивать другой конец занавеса.
— Это несправедливо, — опять обратилась она к Джеку, когда он вышел из фургона. — Ты сам сказал, как много работы ты делаешь. Даже с нами он обращается лучше.
Джек разложил центральную часть декорации на земле и принялся ее складывать. Только после этого он поднял глаза на нас с Данди, как бы размышляя, стоит ли нам что-либо рассказывать.
— Вы многого не знаете, — сказал он. — Мы не всегда занимались шоу. И не всегда преуспевали. Вы узнали отца только сейчас, когда у него появились деньги и свое дело. А раньше, когда я был маленьким, мы были совсем бедными. И отец был очень жестоким человеком.
Мы стояли на траве, освещенные ярким солнцем теплой осени, но при этих словах я почувствовала, как дрожь пробежала по моему телу.
— Когда отец станет слишком стар, чтобы продолжать путешествовать, это шоу станет моим, — доверительно сказал Джек. — Мы никогда больше не будем бедными. И поэтому я слушаюсь его во всем. Я был единственный человек, который поверил в него, когда он взял нашу старую лошадь и отправился в путь. Мы ходили из деревни в деревню и показывали наши трюки за пенни. Потом он купил еще одну лошадь, потом еще одну. Он очень умный человек, мой отец, и я никогда не пойду против него.
Мы с Данди не произносили ни слова, зачарованные его рассказом.
— А в чем проявлялась его жестокость? — задала я свой главный вопрос. — Он бил тебя? Или твою мать? Она ездила с вами?
Джек наклонился так, чтобы мы с Данди могли взвалить декорацию ему на спину. Он отнес ее к фургону и оставил там, потом вернулся.
— Он никогда не поднял бы на меня руку, — ответил он. — И пальцем не тронул бы мою мать. Но она не верила в него. Мы оставили ее с тремя ребятишками и ушли из деревни. Он обучил меня скакать на лошади. Мне было всего пять или шесть лет, и это оказалось нетрудно. В конце лета мы вернулись домой. И весной опять отправились в путь, на этот раз все вместе. Это был отличный сезон. В тот год был хороший урожай, и у всех водились деньги. Мы даже смогли купить этот фургон. Мама продавала билеты, а малыши торговали булочками, которые она пекла. Мы зарабатывали хорошие деньги.
Он опять замолчал.
— А что дальше? — торопила его Данди с ответом.
— Что, что, — пожал он плечами. — Мама была только женщина. Отец увидел Сноу и захотел купить его. А она хотела, чтобы мы вернулись обратно в деревню. Они спорили об этом день и ночь. Мама ничего не понимала в делах. Тогда она сказала отцу, что беременна и что они не могут позволить себе купить лошадь.
— А что твой отец? — спросил я.
— Он оставил ее, — хмуро бросил Джек. — Это случилось около Эксетера, а наш дом — возле Плимута. Я не знаю даже, сумели ли они добраться домой. Он взял все деньги, купил Сноу, и на следующий день мы уехали. Мама плакала и просила взять их с собой, но он просто проехал мимо. Она попыталась забраться на ступеньки, но он столкнул ее. Она шла за нами примерно милю, но потом они отстали, так как малыши не могли идти так быстро. Они все звали и звали нас, но мы не остановились.
— Ты когда-нибудь позже встречался с ней? — спросила я, пораженная до глубины души.
Эта рассчитанная жестокость была страшней пьяных выходок отца. Он никогда бы не бросил Займу, что бы она ни натворила. Он бы никогда не столкнул нас с Данди со ступенек.
— Никогда, — безразлично отозвался Джек. — Если мой отец мог так поступить со своей женой, которая родила ему четверых детей и была беременна пятым, то сами понимаете, что он может сделать с вами двоими.
Я молча кивнула, но Данди была разгневана.
— Это ужасно! — воскликнула она. — Как он мог так поступить? Ведь она не сделала ему ничего плохого!
— Он считал, что она поступает плохо, — отозвался Джек из глубины фургона. — Для меня этого достаточно.
Данди хотела еще что-то сказать, но я тронула ее за руку и отвела в сторону.
— Я не могу поверить в это, — тихо проговорила она. — Роберт кажется таким добрым.
— А я могу, — возразила я. Я всегда обращала внимание на безоговорочное послушание Джека, было видно, что он очень боится отца. — Так что старайся не сердить его, Данди. Особенно в Уорминстере.
— Я не собираюсь оставаться без денег и крова, как его жена, — кивнула она. — Лучше умереть.
И опять я почувствовала эту странную дрожь.
— Не говори так, — попросила я. — Мне страшно.
— Хорошо, мисс Предчувствие, — рассмеялась она. — Куда нести эти ведра?
К вечеру мы уже были готовы. Джек собирался ехать на Сноу, так как слишком берег его, чтобы привязывать вместе с другими лошадьми позади фургона. Он предложил скакать на нем мне, но я отказалась. Если можно отдохнуть, то почему бы и не сделать этого.
— О чем ты мечтаешь, лежа в постели, Меридон? — Джек накрыл мои пальцы своей ладонью. — Может быть, о том, кто снимет с тебя эти смешные брюки и станет говорить, как ты прекрасна? Может быть, ты мечтаешь о чистой постели и теплой комнате, где я буду с тобой? О чем ты думаешь?
Я высвободила пальцы и взглянула ему прямо в глаза.
— Нет, — спокойно ответила я. — Я мечтаю совсем о другом. Во всяком случае, не о тебе.
Его лицо потемнело от обиды.
— Ты всегда говоришь это мне, — пожаловался он. — Ни одна девушка не обижала меня так, как ты.
— Вот и ступай к ним, — посоветовала я. — Со мной ты зря тратишь время.
Он повернулся на каблуках и резко отошел от меня. Он не вернулся обратно в освещенный фургон, и, когда я пошла отнести лошадям сено, я наткнулась на него. Он стоял, прислонившись к стене, и о чем-то думал.
— Ты очень холодная девушка, Меридон, — с укором сказал он. — Ты никогда никому не улыбнешься, правда? Ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Тебе даже не нравится, когда на тебя смотрят, так ведь?
Это была правда. Я терпеть не могла, когда ко мне прикасались, чужие руки всегда мне казались липкими и грязными.
