Джейми.
Он почувствовал, что краснеет. Прилив жара не был вызван близостью к огню, но молодой человек отошел к окну и вдохнул полной грудью, чтобы холодный воздух не только наполнил легкие, но и очистил от воспоминаний.
— Простите, сэр, но не хотите ли вы, чтобы вам подогрели постель?
Услышав за спиной шотландскую речь, Грей встрепенулся. Он повернулся и увидел просунувшуюся в дверь взъерошенную голову заключенного, которому было поручено заниматься его покоями.
— А! Да–да. Спасибо… — Он замялся. — Макдоннел?
— Маккей, мой лорд, — поправил его человек без видимой обиды, и голова исчезла.
Грей вздохнул. Сегодня у него уже не было возможности заняться хоть чем–то полезным. Он снова подошел к столу и начал рассеянно собирать папки. Взгляд упал на чернильное изображение на промокашке: больше всего оно походило на навершие шипастой булавы из тех, какими средневековые рыцари крушили головы своих врагов. У него возникло назойливое ощущение, будто он проглотил такую штуковину, хотя, скорее всего, то было лишь несварение желудка из–за оказавшейся сыроватой баранины.
Молодой офицер покачал головой, придвинул к себе письмо и торопливо его подписал: «Со всей любовью, Ваш послушный сын, Джон У. Грей».
Он посыпал песком подпись, запечатал послание своим перстнем и отложил его в сторону, чтобы отправить утром с почтой.
Грей поднялся, помедлил, оглядывая сумрачное пространство кабинета — большой, холодной, пустой на вид комнаты, не имевшей иной обстановки, кроме огромного письменного стола и пары стульев. Молодой офицер поежился: из окна тянуло холодной сыростью, а тепла от тлевших в очаге торфяных брикетов явно не хватало на обогрев столь просторного помещения.
Снова бросив взгляд на список заключенных, Грей наклонился, открыл нижний ящик письменного стола, достал бутылку из коричневого стекла, потушил свечу и в тусклом свете одного лишь очага направился к кровати.
Казалось бы, усталость и виски, действуя совместно, должны были сморить его мгновенно, но сон, словно летучая мышь, витал над постелью, упорно не желая принимать Грея в свои объятия. Всякий раз, как только он начинал дремать, перед мысленным взором возникало видение леса в Кэрриарике, после чего обнаруживалось, что сна снова ни в одном глазу, а в ушах отдается оглушительный стук сердца.
Тогда ему было всего шестнадцать, он участвовал в первой своей кампании, и, разумеется, его воодушевлению не было предела. Офицерский чин ему еще не присвоили, однако старший брат Хэл взял его в поход, чтобы он почувствовал настоящую солдатскую жизнь.
Когда их полк, которому предстояло прибыть в Престонпанс для соединения с войсками генерала Коупа, встал на ночлег, разбив лагерь близ мрачного шотландского леса, юному Джону тоже не спалось — не давали заснуть мысли о предстоящем сражении. Чем оно обернется? Все друзья Хэла расхваливали Коупа как великого генерала, но у солдатских костров больше говорили об отваге и свирепости шотландских горцев да об их смертоносных широких палашах. Хватит ли ему смелости встретиться лицом к лицу с безудержной атакой диких горцев?
Страхи приходилось таить в себе: о том, чтобы поделиться ими с Гектором и тем уронить себя в его глазах, не могло быть и речи. Гектор, конечно, любил его, но Гектору было уже двадцать — он был высок ростом, мускулист, имел патент лейтенанта и, главное, опыт боевых действий во Франции.
Даже теперь Джон Грей затруднился бы сказать, двигало им желание походить на Гектора, превзойти его или просто произвести на него благоприятное впечатление. В любом случае, когда он увидел в лесу горца и по розыскным плакатам узнал в нем прославленного злодея Рыжего Джейми, у него возникло твердое решение убить мятежника или взять в плен.
Мысль о том, чтобы вернуться в лагерь за подмогой, все же приходила ему в голову, но этот человек был один — по крайней мере, Джону показалось, что он один, — и явно ни о чем не подозревал. Сидит себе на бревне да хлеб уминает.
С этими мыслями он достал из–за пояса нож и начал подкрадываться, ориентируясь на ярко–рыжую макушку. Нож скользил во вспотевшей руке, но голова была полна воодушевляющих картин славы и похвалы Гектора.
И ведь добрался–таки он до шотландца, и нож занес, и даже нацелился, но…
Лорд Джон Грей рывком перевернулся в постели, взбудораженный нахлынувшими воспоминаниями.
Его рука оказалась перехваченной, нож был выбит, и противники, сцепившись, покатились по земле, борясь сначала за нож, а потом (опять же, как казалось Джону) за жизнь.
Поначалу шотландец был под ним, но потом каким–то образом извернулся и оказался сверху.
Как–то раз Грею дали потрогать здоровенного питона, привезенного другом его дяди из Индии. Так вот, соприкосновение с Фрэзером производило то же впечатление мощи, гибкости и стремительности.
Короче говоря, его, Джона Грея, бесцеремонно ткнули лицом в палую листву и скрутили руки за спиной. В лихорадочном ужасе, убежденный, что его сейчас убьют, он изо всех сил пытался вырвать попавшую в ловушку руку и довертелся до того, что кость хрустнула. Его пронзила боль, глаза застилала черно–красная пелена, и он лишился чувств.
Придя в сознание, Джон обнаружил себя прислоненным к дереву лицом к лицу с шайкой самого разбойного вида шотландцев в клетчатых пледах. В центре их стоял Рыжий Джейми Фрэзер. И та женщина.
Грей стиснул зубы. Будь проклята та женщина! Если бы не она — бог знает, что могло бы случиться. А случилось то, что она заговорила. Она была англичанка, леди, судя по речи, и он — каким же он был идиотом! — сразу решил, что она заложница злобных шотландцев, наверняка похищенная с целью изнасилования. А что, спрашивается, было ему еще думать? Повсюду только и говорили о безбожных шотландцах, которые все сплошь спят и видят, как бы обесчестить английскую женщину.
И лорд Джон Уильям Грей, шестнадцати лет от роду, с головой, полной высоких мальчишеских представлений о долге, чести, отваге и благородстве, весь в ссадинах, ушибах и шишках, боровшийся с болью в сломанной руке, решил повести с горцами торг, чтобы избавить пленницу от ужасной участи. Фрэзер, их насмешливый вожак, играл с ним, как умелый рыбак с лососем: выставил перед ним эту женщину полуобнаженной, чтобы выудить из него сведения о полке его брата, о его позиции и численности. А потом, когда он рассказал все, что знал, Фрэзер со смехом признался, что эта женщина его жена. Ох и гоготали же проклятые горцы. Их грубый, раскатистый смех до сих пор жив в его памяти.
Грей перекатился, пытаясь улечься поудобнее на непривычном матрасе.
В довершение ко всему Фрэзер не проявил даже толики порядочности и вместо того, чтобы убить пленника и подарить ему героическую смерть, привязал к дереву, где утром его должны были найти товарищи. К тому времени люди Фрэзера наведались в лагерь и — благодаря сведениям, полученным от Грея! — вывели из строя пушку, которую они везли для Коупа.
Когда вся история стала известна, его не стали наказывать в силу юности и того факта, что формально он еще не приступил к службе, но в глазах товарищей юный Джон сделался парией и объектом презрения. Никто не хотел говорить с ним, кроме брата и Гектора. Верного Гектора…
Он вздохнул, потерся щекой о подушку, и перед его мысленным взором вновь предстал образ Гектора, темноволосого, голубоглазого, с мягкими губами и неизменной улыбкой. С тех пор как Гектор погиб при Куллодене, изрубленный широкими мечами горцев, прошло десять лет, а Джон до сих пор иногда просыпался на рассвете полный воспоминаний о его прикосновениях.
И вот теперь еще эта беда на его голову. Ему была противна сама мысль о службе среди шотландцев, погубивших ненаглядного друга, но никогда, рисуя будущее даже в самых мрачных красках, он и представить не мог, что когда–нибудь снова встретит Джеймса Фрэзера.
Торф в очаге мало–помалу прогорел до горячего пепла, пепел остыл, полная темнота за окном сменилась мрачно–серым сумраком дождливого шотландского рассвета, а Джон Грей так и лежал без сна, не отрывая воспаленных глаз от закопченных потолочных балок.
К утру Грей не отдохнул, но зато принял решение. Он здесь. Фрэзер здесь. И в обозримом будущем никуда им от этого не деться. Ему придется время от времени видеть этого человека вне зависимости от
