— Я держу свое слово, майор, — произнес он холодно и встал. — Не пора ли в обратный путь?
Некоторое время они ехали молча. Фрэзер погрузился в собственные мысли, а Греем овладели усталость и разочарование. Когда солнце коснулось вершин невысоких холмов к северу, они остановились возле источника, чтобы освежиться.
Грей выпил ледяной воды, потом побрызгал ею в лицо, ощущая, как холод обостряет притупившиеся чувства. Он не смыкал глаз уже более суток и мало того что был вялым, но и плохо соображал.
Фрэзер тоже не спал сутки, но по нему нельзя было заметить, чтобы этот факт его беспокоил. Оказавшись у воды, он опустился на четвереньки и принялся деловито ползать вокруг источника, выдергивая пучки какой–то травы.
— Что вы делаете, Фрэзер? — спросил Грей в некотором недоумении.
— Я собираю водяной кресс, майор.
— Вижу, — раздраженно сказал Грей. — А зачем?
— Для еды, майор, — невозмутимо сказал Фрэзер.
Он снял с пояса линялый матерчатый мешочек и запихнул туда влажную, сочившуюся водой зелень.
— Неужели? Вы что, не наелись? — тупо спросил Грей. — В жизни не слышал, чтобы люди ели водяной кресс.
— Он зеленый, майор.
Усталый и разочарованный майор заподозрил в словах узника скрытую издевку.
— А какого другого цвета, черт возьми, должно быть растение? — проворчал он.
У Фрэзера скривился рот, как будто он спорил о чем–то с самим собой. Он слегка пожал плечами, вытер мокрые руки о штаны и пояснил:
— Я лишь хотел сказать, майор, что если есть всяческую зелень, то это предупреждает цингу и сохраняет зубы. Мои товарищи по заключению едят ту зелень, что получают от меня, а кресс лучше на вкус, чем большая часть трав, которые я могу набрать на торфянике.
Грей изумленно поднял брови.
— Зеленые растения предохраняют от цинги? — выпалил он. — Откуда эти сведения?
— От моей жены, — буркнул Фрэзер.
Он быстро отвернулся и встал, завязывая горловину мешка решительными, быстрыми движениями. Грей не удержался и спросил:
— Ваша жена, сэр, где она?
В ответ темно–голубые глаза шотландца вспыхнули таким гневом, что едва не прожгли майора насквозь.
«Может быть, вы слишком молоды, чтобы знать силу ненависти и отчаяния», — прозвучал в памяти Грея голос Кворри.
Так оно или нет, но именно безмерную ненависть и отчаяние увидел он в глубинах глаз Фрэзера.
— Ее больше нет, — бросил Фрэзер и снова отвернулся, так резко, что это движение граничило с грубостью.
Грей промолчал. Он не вполне осознавал, что за чувства испытал в связи с этим неожиданным известием. Здесь было место и облегчению — ведь соучастница его унижения оказалась мертва, — но и сожалению тоже.
На обратном пути в Ардсмур ни тот ни другой не проронили ни слова.
Три дня спустя Джейми Фрэзер сбежал. Вообще–то побег из Ардсмура не представлял собой особой сложности для любого из заключенных, но никто не предпринимал подобных попыток по той простой причине, что беглецам некуда было бы податься. В трех милях от тюрьмы бились о гранитные утесы морские волны, а с остальных трех сторон бесконечно тянулись унылые торфяные болота.
Бежать стоило бы, имей узник надежду обрести пристанище и защиту членов своего клана, но теперь кланы были разгромлены, многие родичи осужденных мертвы, да и содержались мятежники как можно дальше от мест поселения их кланов. Голодная смерть среди унылых топей представляла собой не самую привлекательную перспективу даже по сравнению с тюремной камерой, и побег, по мнению большинства, явно того не стоил. Но у Джейми Фрэзера, видимо, были свои, особые соображения.
Драгунские кони придерживались дороги, а расстилавшееся вокруг торфяное болото походило на бархатистое покрывало. Ворсом служил густой вереск, однако под ним скрывался коварный, податливый слой влажного торфяного мха в фут или более того глубиной. В этой топкой местности даже рыжие олени не рисковали бродить где попало: с дороги Грей видел четырех животных. До каждого из них было не меньше мили, и за каждым тянулась проложенная через вереск тропка, казавшаяся на расстоянии тонюсенькой, словно нитка.
Фрэзер, конечно, удирал пешим. А это значило, что сбежавший узник мог оказаться где угодно, перемещаясь по торфянику оленьими тропами.
Служебный долг предписывал Грею организовать погоню и попытаться вернуть узника в тюрьму, но в данном случае он не из одного лишь служебного рвения поднял почти весь гарнизон и рыскал по пустошам почти без сна и отдыха. Обязанности, конечно, исполнять следовало, но французское золото, сулившее избавление от опалы и проклятой шотландской ссылки, было куда более сильным стимулом. Ну и конечно, им двигала ярость, ощущение того, что его предали.
Грей и сам не знал, на кого злится больше: на Фрэзера за то, что тот нарушил свое слово, или на себя за то, что ему хватило дурости поверить, будто горец — пусть и джентльмен — обладает чувством чести, равным его собственному. Но он разозлился и твердо вознамерился обыскать каждую оленью тропу на этом поганом торфянике, чтобы загнать Джеймса Фрэзера, как загоняют оленей.
На следующую ночь, после утомительного дневного перехода через болото, они вышли к продуваемому ветрами скалистому, обрамленному россыпью голых островков морскому побережью.
Спешившись и держа коня в поводу, Джон Грей стоял на утесе, обозревая волнующееся черное море. Слава богу, ночь была ясная и полумесяц омывал холодным светом влажные серые камни, так что на фоне бархатных черных теней они казались слитками серебра.
Бесспорно, это было самое глухое место из всех, куда когда–либо заносило майора, хотя оно и обладало своеобразной дикой красотой, от которой кровь стыла в жилах. И никаких признаков Джеймса Фрэзера, да и вообще присутствия человека.
— Придержи свою пушку, дурень, — бросил один из солдат, схватив товарища за руку и скорчив презрительную мину. — Тоже мне, нашел каторжника. Ты что, никогда тюленей не видел?
— Ну… нет. — Немного смутившись, солдат опустил пистолет и присмотрелся к темным очертаниям на прибрежных камнях.
Грей тоже никогда не видел тюленей и сейчас наблюдал за ними с восхищением. Издалека они были похожи на черных слизней, лунный свет влажно поблескивал на их шкурах, когда они беспокойно поднимали головы, неуклюже, вперевалочку передвигаясь по суше.
В детстве мать разрешала ему погладить ее плащ из шкуры морского котика, родича этих тюленей, и его поразило, каким мягким, гладким и теплым на ощупь оказался этот мех. Просто поразительно, что такой мех дают мокрые и скользкие с виду морские твари.
— Шотландцы называют их «силки», — сообщил солдат, не давший застрелить зверя по ошибке, и кивнул в сторону лежбища с каким–то горделивым, собственническим чувством.
— Вот как? — заинтересовался Грей. — А что еще ты о них знаешь, Сайкс?
Солдат пожал плечами, радуясь тому, что вдруг оказался в центре внимания.
— Не очень много, сэр. Здешний люд тешит себя сказками: толкуют, будто некоторые самочки сбрасывают с себя шкуры и оборачиваются дивными красавицами. Ежели мужчине повезет найти такую шкуру и он спрячет ее, в море красотке уже не воротиться — вот и приходится ей выходить за него замуж. Из них выходят хорошие жены — так здесь говорят.
— По крайней мере, они всегда мокрые, — заметил первый солдат, и драгуны взорвались хохотом, который отдался эхом среди утесов, всполошив морских птиц.
— Хватит! — Грею пришлось повысить голос, чтобы его расслышали сквозь смех и фривольные шуточки. — Рассредоточиться! — приказал майор. — Нужно будет обшарить утесы в обоих направлениях, но
