крови, пребывающей в постоянном изгнании. Чем он занимался, я не знала, да это меня и не интересовало. Он ушел со страниц истории и из моей жизни, оставив за собой только руины и пепелища. Собственно говоря, я и прибыла посмотреть, что еще можно спасти.
Меня мучил голод. Последний раз мне довелось перекусить на почтовой станции в Дундаффе, где подавали кашу и вареную баранину. Правда, у меня в кармане остался последний сэндвич, но мне не хотелось есть его в дилижансе под любопытными взглядами попутчиков.
Теперь я вытащила его и бережно развернула. Белый хлеб с арахисовым маслом и желе не больно годился для хранения: сэндвич пропитался желе, сплющился, но при всем своем неказистом виде на вкус показался мне восхитительным. Я ела его неторопливо, наслаждаясь насыщенным, маслянистым вкусом арахисового масла. Сколько раз случалось мне по утрам намазывать арахисовое масло на хлеб, делая сэндвичи для школьных завтраков Брианне? Решительно отбросив эту мысль, я встала и, чтобы отвлечься, принялась рассматривать прохожих. Надо сказать, шотландцы восемнадцатого века несколько отличались от своих потомков из века двадцатого: и мужчины, и женщины были в среднем ниже ростом, а внешность многих из них свидетельствовала о плохом питании. Но мне они все равно казались близкими и знакомыми — даже уличный гомон говорил о том, что здесь живут шотландцы и англичане, произношение которых сильно отличалось от гнусавого выговора жителей Бостона. Меня охватило удивительное чувство возвращения домой.
Я проглотила последний насыщенный нежный кусочек своей прежней жизни, смяла обертку в руке и огляделась. В мою сторону никто не смотрел — можно было уронить обертку на землю, что я и сделала. Она прокатилась несколько дюймов по мостовой то сморщиваясь, то раскрываясь, как живая, а потом этот маленький прозрачный обрывок был подхвачен ветерком и запорхал по серым камням, как облетевший листок.
Обертку затянуло под колеса проезжавшей мимо подводы; она сверкнула отраженным светом и исчезла, так что никто из прохожих ничего не заметил. Я невольно задумалась о том, не окажется ли мое появление в чужом времени столь же ничтожным по своему значению.
«Хватит дергаться, Бошан. Пора двигаться дальше», — сказала я себе и, глубоко вздохнув, поднялась.
— Прошу прощения… — Я схватила за рукав проходившего мимо мальчишку из пекарни. — Я ищу печатника, некоего мистера Малкольма, Александра Малкольма.
Слова эти были произнесены со смешанным чувством возбуждения и страха. А что, если такой печатни в Эдинбурге нет и в помине? Мальчишка наморщил лоб, потом его лицо просветлело.
— О да, мэм. Вот туда, вперед и налево. Тупик Карфакс.
Кивнув на прощание, он перехватил покрепче свою ношу и нырнул в текущую по улице толпу.
Карфакс, вот как. Я протиснулась в толпу, держась поближе к зданиям, чтобы не попасть под помои, которые порой выливали на улицу из верхних окон. В Эдинбурге проживало несколько тысяч человек, и отходы их жизнедеятельности скапливались в сточных канавах по сторонам мощеных улиц. К счастью, город был расположен на склонах холмов, да и частые дожди вымывали нечистоты, спасая Эдинбург от заразы.
Низкий темный проход, что вел в тупик Карфакс, зиял как раз впереди, по ту сторону Королевской Мили. Увидев его, я замерла на месте, сердце билось так сильно, что, вздумай кто–то прислушаться, его можно было услышать на расстоянии ярда. Дождя не было, но он явно собирался: из–за повышенной влажности воздуха мои волосы закручивались в кудряшки. Я убрала их со лба, стараясь привести свою голову в порядок, насколько это было возможно без зеркала, но тут увидела впереди большое застекленное окно и поспешила к нему.
Стекло запотело, однако я смогла разглядеть в нем свое смутное отражение. Лицо раскраснелось, глаза были широко раскрыты, но в остальном все выглядело сносно — не считая волос. Они торчали во все стороны, выбиваясь из–под заколок, словно извивающиеся змеи, обрамлявшие голову Медузы. Я раздраженно стряхнула заколки и начала укладывать свои непокорные кудри.
Внутри, в лавке, перед прилавком находилась женщина, а с ней трое маленьких детей. Краем глаза я наблюдала за тем, как она, оторвавшись от выбора товара, что–то раздраженно им крикнула и даже шлепнула ридикюлем среднего мальчугана, который мутил воду в стоявшем на полу ведре несколькими стеблями свежего аниса.
Это была аптека; бросив взгляд вверх, я увидела над дверью имя «Хью» и ощутила волнение узнавания. В короткий период проживания в Эдинбурге я покупала здесь целебные травы. С тех пор убранство витрины украсилось большой банкой с раствором, в которой находилось что–то человекоподобное. То ли свиной эмбрион, то ли новорожденный бабуин: мордочка была прижата к стеклу, и эта деформация придавала существу злобный, плотоядный вид.
«Что ж, по крайней мере, я выгляжу лучше тебя!» — такой была моя следующая мысль. «И лучше, чем та женщина внутри», — подумала я о покупательнице, которая, подобрав все, что ей было нужно, теперь, не переставая хмуриться, укладывала покупки в сумку. У женщины было одутловатое лицо горожанки, с глубокими морщинами и резкими складками, проходившими от носа ко рту.
— Выдрать тебя мало, негодник, — выговаривала она сынишке, когда все они вышли из лавки. — Разве я не велела тебе держать лапы в карманах и ничего не трогать?
Поддавшись неожиданному порыву любопытства, я шагнула вперед, прервав материнские назидания:
— Прошу прощения…
— Да?
Женщина недоуменно взглянула на меня. Вблизи она выглядела еще более старой. Уголки рта опущены, губы поджаты, наверняка из–за отсутствующих зубов.
— Я не могла не восхититься вашими детьми, — сказала я, изобразив восторг, насколько это было возможно без предварительной подготовки, и одаряя их сияющей улыбкой, — Какие славные крошки! Скажите, сколько им лет?
У нее отвисла челюсть, подтвердив отсутствие нескольких зубов. Растерянно глядя на меня, женщина моргнула.
— О, это весьма любезно с вашей стороны, мэм. Э–э… Мэйзри уже десять, — Она кивнула на старшую девочку, утиравшую в этот момент нос рукавом, — Джою восемь — а ну вынь палец из носа, безобразник! А малышке Полли, — младшую девочку мать горделиво погладила по головке, — в мае исполнилось шесть.
— Правда? — Я уставилась на собеседницу, притворившись изумленной. — Но вы выглядите слишком молодой для того, чтобы иметь детей такого возраста. Должно быть, замуж вы вышли совсем девочкой.
Она приосанилась и расплылась в довольной улыбке.
— О нет! Вовсе не такой юной, куда там. Когда родилась Мэйзри, мне было девятнадцать.
— Поразительно, — сказала я, не покривив душой, после чего протянула каждому из детишек по пенни, каковые они приняли с благодарным лепетом. — Всего вам доброго, и поздравляю вас с прекрасной семьей.
На прощание я улыбнулась и помахала рукой.
Итак, она родила старшую дочь в девятнадцать, и раз Мэйзри сейчас десять, значит, ей двадцать девять. А я благодаря хорошему питанию, гигиене и уходу за зубами, а также тому, что не измотана бесконечными беременностями и тяжелым физическим трудом, выгляжу гораздо моложе ее. Я сделала глубокий вдох, пригладила волосы и ступила в тени тупика Карфакс.
Это был кривой тупичок, сплошь застроенный доходными домами и лавками, но мне было не до них, ибо первым, что я увидела, оказалась аккуратная белая табличка над дверью.
«А. Малкольм, печатник и книгопродавец» — значилось на ней, а ниже: «Книги, визитные карточки, плакаты, письма и другое».
Я протянула руку и коснулась черных букв имени. А. Малкольм. Александр Малкольм. Джеймс Малкольм Маккензи Фрэзер. Может быть.
Поняв, что еще минута — и моя храбрость растает, как туман, я распахнула дверь и вошла.
Через помещение тянулся широкий прилавок с отброшенной откидной доской. С одной стороны находилась полка, уставленная лотками со шрифтами. Всевозможные плакаты и объявления, наверняка
