высыпанной из бумажного пакета, священник с наслаждением закурил.
— Конопля? — спросил Штерн. — Как вы считаете, это способствует пищеварению? Я слышал такое мнение, однако в большинстве городов Европы данное растение недоступно, и у меня не было возможности наблюдать эффект лично.
— О, травка действует на желудок наилучшим образом, — заверил его отец Фогден. Он сделал глубокую затяжку, задержал дыхание, потом медленно, даже сонно выдохнул, выпустив облачко белого дымa, воспарившее к низкому потолку его комнаты, расползаясь туманными лоскутами. — Я непременно дам вам с собой пакет, дорогой друг. А сейчас скажите, что вы намерены делать с этой леди, жертвой кораблекрушения, которую вы спасли?
Штерн изложил свой план: после ночного отдыха мы отправимся в селение Сент-Луис-дю-Норд, откуда рыбачий баркас доставит нас в Кап-Аитьен, что в тридцати милях отсюда. Если с баркасом не получится, мы двинемся по суше к Лё-Кап, ближайшему порту.
Сдвинув растущие пучками брови, священник воззрился на выпущенный им дым.
— Хм. Полагаю, выбор не так уж велик? Правда, если вы решите добираться в Лё-Кап сушей, нужно быть очень осторожной. Мароны, понимаете ли.
— Мароны?
Я недоуменно покосилась на Штерна. Тот нахмурился и кивнул.
— Это правда. Мне довелось встретиться с двумя или тремя мелкими бандами, когда я путешествовал на север по долине Артибонит. Они меня не тронули. Склонен предположить, потому что выглядел я ненамного лучше этих бедолаг. Мароны — это беглые рабы, — пояснил он. — Они бежали от жестокости своих хозяев и скрываются в горах под защитой джунглей.
— Вас они, скорее всего, не тронут. — Отец Фогден глубоко, со свистом затянулся, надолго задержал дыхание и неохотно выпустил дым. Глаза его налились кровью. Он прикрыл один из них, а другим взглянул на меня. — Непохоже, чтобы у нее было что грабить, а?
Штерн, глядя на меня, широко улыбнулся, но улыбка тут же исчезла: видимо, он счел вызвавшие ее мысли бестактными. Он прокашлялся и снова взялся за чашку с сангрией. Священник смотрел поверх трубки красными, как у хорька, глазами.
— Думаю, мне не повредит немного свежего воздуха, — сказала я, отодвигая стул. — И возможно, немного воды — умыться.
— О, конечно-конечно! — воскликнул отец Фогден. Он встал, заметно покачиваясь, и беспечно постучал трубкой о буфет, выбивая угольки. — Пойдемте со мной.
Воздух в патио и вправду был свежим и бодрящим, несмотря на какой-то гнилостный запашок. Я вдохнула полной грудью, с интересом глядя, как отец Фогден неловко пытается набрать ведром воды из источника в углу.
— Откуда вытекает вода? — поинтересовалась я. — Это ключ?
Каменный желоб был устлан мягкими щупальцами зеленых водорослей. Они слегка пошевеливались, что свидетельствовало о наличии течения.
На мой вопрос ответил Штерн.
— Вообще-то тут сотни подобных источников. Насчет иных говорят, будто в них обитают духи, но я не думаю, чтобы вы разделяли эти предрассудки.
Кажется, что-то в этих словах заставило отца Фогдена задуматься: он отставил наполовину наполненное ведро и, прищурившись, уставился на воду, пытаясь сосредоточиться на одной из множества сновавших там серебристых рыбешек.
— Что? — встрепенулся он через некоторое время. — Духи? Нет, никаких духов. До сих пор… О, погодите, совсем забыл. Хочу вам кое-что показать.
Он направился к встроенному в стену шкафу, открыл потрескавшуюся деревянную дверь и вытащил оттуда маленький узелок неотбеленного муслина, который осторожно сунул Штерну в руки.
— В прошлом месяце всплыла неведомо откуда у нас в источнике, — пояснил он. — Полуденное солнце убило ее, а я углядел и оттуда вытащил. Правда, боюсь, другие рыбы ее чуточку обгрызли, — добавил священник извиняющимся тоном, — но рассмотреть, что к чему, еще можно.
На тряпице лежала сушеная рыбешка, почти такая же, как и те, что во множестве шныряли в источнике. Но чисто белая. И слепая. По обе стороны округлой головы, там, где положено находиться глазам, имелось по небольшой выпуклости — и все!
— Думаете, это рыба-призрак? — спросил священник. — Мне это пришло в голову, когда упомянули духов. Но вот чего я в толк не возьму: какой такой грех могла совершить рыбина, чтобы заслужить проклятие существования в подобном виде, без глаз? Я это к чему… — Он снова прикрыл один глаз в своей излюбленной манере. — Считается, что у рыб нет души, а как, спрашивается, без души можно сделаться призраком?
— Мне это тоже кажется сомнительным, — ответила я и внимательно пригляделась к рыбешке, вызвавшей восторженное внимание натуралиста.
Кожа у нее была очень тонкой, полупрозрачной, так что просвечивали темные очертания внутренних органов и узловатая линия хребта. Чешуйки тоже были очень тонкими, изначально прозрачными, но затуманившимися при высыхании.
— Это слепая пещерная рыба, — объявил Штерн, почтительно постукивая по маленькой тупорылой голове. — Я такую видел только однажды, в подземном озере, в недрах пещеры, которую называют Абандауи, но и та скрылась, прежде чем я успел толком ее рассмотреть. Дорогой друг! — Он повернулся к священнику, его глаза сияли воодушевлением. — Могу я оставить ее себе?
— Конечно-конечно. — Священник великодушно махнул рукой. — Для меня-то пользы никакой: чтобы съесть, маловата, даже если бы мамасита решила ее приготовить, а она этого делать не станет.
Он рассеянно обвел взглядом двор, пнув между делом подвернувшуюся курицу.
— Кстати, а где мамасита?
— Здесь, cabrуn[14], где же еще?
Я не заметила, когда она вышла из дома, но эта низкорослая, запыленная, пропеченная солнцем женщина и впрямь была здесь — наполняла из источника второе ведро.
Тут мне в ноздри пахнуло какой-то плесенью или гнилью, и я непроизвольно поморщилась, что не укрылось от священника.
— О, не обращайте внимания, — сказал он. — Это всего лишь бедная Арабелла.
— Арабелла?
— Да, смотрите, что у меня здесь.
Священник отодвинул драную занавеску из мешковины, отгораживавшую уголок патио, дав мне возможность заглянуть туда.
По каменной невысокой ограде в длинный ряд были выставлены овечьи черепа, белые и гладкие.
— Видите, я не могу с ними расстаться. — Отец Фогден ласково похлопал по изгибу черепа. — А вот, видите, Беатрис, умница и красавица. Умерла еще малышкой, бедняжка.
Он указал на один из пары черепов, отличавшихся малым размером, но таких же белых и гладких, как остальные.
— Арабелла, она… тоже овца? — спросила я.
Запах здесь был заметно сильнее, и мне на самом деле не очень-то хотелось узнать, откуда он исходит.
— Одна из моего стада, да, конечно же.
Священник обратил ко мне свои на удивление яркие голубые глаза, в которых сейчас полыхал гнев.
— Ее убили, бедняжку Арабеллу, нежное, доверчивое создание. Как могли они совершить подобное злодейство: предательски лишить жизни невинное создание ради постыдного насыщения плоти?
— Ох, надо же! — Слова сочувствия получились не вполне соразмерными его скорби. — И кто… кто ее убил?
— Матросы, бессердечные язычники! Убили ее на берегу и зажарили на рашпере, как святого мученика Лаврентия.
