мартини. Лимузин стоял в гараже, а следы на песке все не исчезали, и вели они только в одну сторону. Я позвонил Крамли и поздравил себя с тем, что даже не плачу — до того ошеломлен.
— Крамли? — спросил я трубку.
— Крамли, Крам, — позвал я.
— А, дитя ночи! — отозвался он. — Опять не на ту лошадку поставили?
Я объяснил ему, откуда звоню.
— Что-то меня ноги не держат. — И внезапно я сел, не выпуская трубку из рук. — Приезжайте за мной!
Крамли нашел меня на пляже.
Мы стояли, глядя на ярко освещенный арабский форт, он казался празднично украшенным шатром посреди песчаной пустыни. Дверь, выходившая на берег, так и оставалась распахнутой, и из нее лилась музыка. Запас пластинок никак не хотел кончаться. «Сезон сирени» сменяла «Диана», потом — «Языческая любовная песня», за ней — «Послушайте песню о Ниле». Я так и ждал, что вот-вот появится растрепанный, с безумными глазами Рамон Наварро, вбежит в дверь, выскочит обратно и бросится по берегу к морю.
— А здесь только я и Крамли.
— Что?
— Я и не заметил, что думаю вслух, — извинился я.
Мы медленно пошли к дому.
— Вы что-нибудь трогали?
— Только телефон.
У входа я пропустил Крамли внутрь, чтобы он мог все осмотреть, а сам подождал, когда он выйдет.
— А где шофер?
— Вот об этом я вам еще не сказал. Никакого шофера никогда не было.
— То есть?
Я объяснил ему, как Констанция Реттиген развлекалась, играя разные роли.
— Выходит, в собственном лице она имела целое созвездие звезд, все роли исполняла сама, — хмыкнул Крамли. — Здорово! Как говорится, чем дальше — тем смешнее.
Мы обошли форт и остановились на обдуваемом ветром крыльце — с него было видно, что следы на песке постепенно исчезают.
— Возможно, самоубийство, — предположил Крамли.
— Констанция на это не пошла бы.
— Господи, до чего же вы уверены в людях! Не пора ли повзрослеть! Как будто, если человек вам нравится, он не может выкинуть что-нибудь необычное без вашего ведома.
— Кто-то ждал ее на берегу.
— Докажите!
Мы прошли вдоль цепочки следов Констанции, они обрывались в прибое.
— Он стоял вот здесь, — показал я. — Два вечера подряд. Я его видел.
— Прекрасно. По щиколотку в воде. Так что следов убийцы не имеется. Что еще можете показать, сынок?
— Час назад кто-то позвонил мне, разбудил, велел идти на берег. Он знал, что дом Констанции пуст или скоро будет пуст.
— Оповестили по телефону? Час от часу не легче. Теперь уж вы сами стоите по щиколотку в воде. И следов никаких. Это все?
Наверно, я покраснел. Ведь Крамли понял, что я привираю. Мне не хотелось рассказывать, что я не подходил к телефону, а, почуяв недоброе, сразу бросился на берег.
— Ну что ж, писака, по крайней мере, вы цельная натура — Крамли посмотрел на белые волны, причесывающие песок, перевел взгляд на следы, потом на дом — белый, холодный и пустой среди ночи. — Вы хоть понимаете, что значит «цельная»? От слова «целый», «целое число». То есть, чтобы его получить, надо все части объединить в одно целое. Ничего общего с нравственными достоинствами это не имеет. Гитлер, например, был цельной натурой — ноль плюс ноль плюс ноль — в сумме имеем ноль. Так и у вас — телефонные звонки, следы под водой, неясные намеки и дурацкая уверенность в людях. Эти ночные тревоги начинают действовать мне на нервы. Итак, в итоге — все?
— Нет, черт побери! Я подозреваю определенного человека. Констанция его узнала. Я тоже. Я ходил к нему. Выясните, где он был сегодня вечером, — и убийца у вас в руках! А вы…
Голос перестал меня слушаться. Пришлось снять очки и стереть со стекол маленькие соленые капли, а то я ничего не видел.
Крамли потрепал меня по щеке:
— Ну не надо, не надо! Откуда вы знаете, может, этот парень, кто бы он там ни был, увлек ее за собой в воду…
— И утопил!
— Да нет! Они поплавали, мило беседуя, проплыли сто ярдов, вышли и отправились к нему. Кто знает, может, она прибредет домой на рассвете, со странной улыбкой на губах.
— Нет, — ответил я.
— Я что, оскверняю таинственный романтический образ?
— Не в этом дело.
Но Крамли мог заметить, что я не слишком уверен.
Он взял меня за локоть.
— Чего вы не договариваете?
— Констанция сказала, что недалеко отсюда, где-то на берегу, у нее есть бунгало.
— Ну так, может, она туда и поехала. Если то, что вы рассказываете, правда, она могла запаниковать, вот и решила подстраховаться.
— Но ее лимузин здесь.
— Ну, знаете, кое-кто и пешком ходит. Вы, например. Леди могла с милю пройти по воде вдоль берега на юг и оставить нас в дураках.
Я посмотрел на юг, словно мог различить на берегу сбежавшую леди.
— Дело в том, — продолжал Крамли, — что пока нам не на что опереться. Пустой дом. Звучат старые пластинки. Записок о самоубийстве нет. Нет и следов насилия. Придется ждать, когда она вернется. Даже если не вернется, у нас все равно нет оснований открывать дело. Нет corpus delicti149. Спорим на ведро пива, что она…
— Пойдемте завтра со мной в комнаты над каруселями. Когда вы увидите лицо этого человека…
— Черт, вы имеете в виду того, о ком я думаю? Я кивнул.
— Этого педика? — сказал Крамли. — Этого цирлих-манирлих?
Вдруг рядом в море раздался громкий вопль. Мы оба так и подскочили.
— Господи помилуй, что это? — воскликнул Крамли, вглядываясь в ночной океан.
«Констанция, — решил я. — Она возвращается». Я тоже стал всматриваться в темноту, но потом понял.
— Это тюлени. Иногда они приплывают сюда поиграть.
Послышались еще всплески и плюханье — какой-то морской житель уплывал в темноте в океан.
— Черт! — выругался Крамли.
— Кинопроектор в гостиной еще работает, — сказал я. — Патефон играет. В плите на кухне что-то печется. Свет горит во всех комнатах.
— Пойдемте выключим все и потушим, пока этот замок не сгорел к чертовой матери!
И мы снова пошли вдоль цепочки следов Констанции Реттиген к ее сияющей ослепительным светом крепости.
— Эй! — прошептал Крамли. Он смотрел на восток. — А это еще что?
На горизонте протянулась узкая полоска холодного света.
— Это рассвет, — сказал я. — Я уж боялся, он никогда не наступит.
