— Похоже на три ведра.
— А еще?
Я снова пошарил рукой.
— Большая кисточка!
— Значит что?
— Три ведра с краской!
— Верно!
— Но зачем?
— Чтобы закрасить придорожные шедевры Себастьяна Родригеса.
— Закрасить все эти бесценные фрески? Для чего?
— Если мы их оставим, кто-нибудь случайно обратит на них внимание, сравнит с фотографиями в галерее, и наша песенка спета!
— Весь мир узнает, что он был всего лишь безбашенным смельчаком, рисовавшим граффити на шоссе?
— Или начнет гоняться за его гениальными произведениями, и на дороге возникнут аварии или пробки из-за толпы зевак. Ни то, ни другое не приемлемо.
Я долго смотрел на ярко разрисованный пролет моста.
— А кто будет закрашивать всю эту живопись?
— Я! — ответил Сэм.
— И как же ты будешь это делать?
— Ты будешь держать меня за ноги вниз головой, а я буду замазывать. Только сперва высморкайся. Никаких чиханий.
— Сикейрос,
— Точно. Можешь повторить это еще раз.
Я повторил эти слова трижды. Но про себя.
Дом
Это был фантастический, безумный, старый дом, дико глядящий на город немигающими глазами. Под его высокими сводами птицы свили гнезда, так что сам дом уже скорее походил на тощую старуху- привидение с растрепанной шевелюрой.
Холодным осенним вечером они поднимались по длинному склону холма — Мэгги и Уильям — и вот, увидев дом, она поставила на землю чемодан, купленный в фешенебельном магазине «Сакс» на Пятой авеню, и произнесла:
— О нет!
— Да! — Уильям бодро тащил свой потрепанный старый баул. — Разве это не жемчужина? Посмотри на него, это просто сокровище!
— И ты заплатил две тысячи долларов вот за
— Да он стоил тридцать тысяч долларов… пятьдесят лет назад, — с гордостью заявил он. — И теперь он весь наш! Черт возьми!
Мэгги подождала, пока ее сердце забилось ровнее. Ей было не по себе. Она переводила взгляд то на Уильяма, то на дом.
— Он… он несколько смахивает на дом Чарльза Аддамса, не правда ли? Знаешь, того, который рисует комиксы про вампиров для «Нью-Йоркера»?
Но Уильям уже подошел к дому. Она осторожно ступила вслед за ним на скрипящие ступени крыльца.
Дом, казалось, взмывал ввысь со всеми своими тремя мансардами, колоннами с каннелюрами и лестничными пролетами в стиле рококо, башнями, шпилями и эркерами с зияющими в них выбитыми стеклами; и на всем этом — тонкий налет никотиновой желтизны от времени. Внутри дома царил покой бесшумно летающей моли, неподвижно висящих оконных штор и задрапированных диванов, похожих на невысокие белые надгробия.
И снова она почувствовала, как все опускается у нее внутри. Если ты всю свою жизнь провела на широкой и тихой улице в большом, опрятном доме, в котором слуги незаметно поддерживали порядок, в котором всегда, где бы ты ни находилась, под рукой был телефон, а ванна была огромной, как бассейн, и единственное усилие, которое тебе приходилось прикладывать, это поднять невероятно тяжелый бокал с сухим мартини — что ты должна подумать, оказавшись в замшелой пещере, в подземелье с привидениями, перед мрачными стенами и полнейшим хаосом? «Господи, — думала она, — что, если американцы дойдут до такой жизни: домов не хватает, цены бешеные. Зачем людям вообще жениться?»
Она с трудом сохраняла на лице спокойствие и невозмутимость, поскольку Уильям кричал, то взбегая, то спускаясь по лестнице вниз, быстро и важно шагая по комнатам, гордый, словно он сам построил этот дом.
— Я призрак отца Гамлета, — произнес Уильям, спускаясь по темным ступеням.
— …отца Гамлета, — повторило эхо с высоты лестничного колодца.
Уильям улыбнулся и поднял указательный палец.
— Слышала? Там, наверху, живет Слухач. Мой старинный приятель. Он слышит все, что ты говоришь. Только вчера я говорил ему:
—
— А у него есть вкус, у этого Слухача, — заметил Билл. Он подошел к Мэгги и взял ее за плечи. — Ну, разве этот дом не
— Он большой, тут я с тобой согласна. И грязный — тут я тоже с тобой согласна. И уж точно
Она смотрела ему в лицо, их глаза встретились. И по тому, как медленно изменяется выражение его лица, она поняла, что ее собственное лицо совсем не отражает должного стремления полюбить этот необъятный дом. Проходя через дверь, она порвала о гвоздь нейлоновый чулок. На дорогой твидовой юбке, которую она привезла из Сан-Франциско, уже виднелось грязное пятно, и еще…
Уильям снял руки с ее плеч. Он посмотрел на ее губы.
— Он тебе совсем не нравится, правда?
— Ну, не то чтобы…
— Может, стоило лучше купить автоприцеп?
— Нет, что ты, не говори глупостей. Просто мне надо привыкнуть. Кому захочется жить в этой тесной коробке на колесах? А здесь —
— Или подождать еще годик с женитьбой, пока не накопим денег?
— Да может, мы и не задержимся здесь надолго, — сказала она, стараясь казаться веселой.
Зря она так сказала. Он не хотел никуда отсюда уезжать, никогда. Это был дом, который он любил и в котором хотел остаться на всю жизнь. Уильям смотрел на него как на свое постоянное жилище.
— Здесь, наверху — спальня.
Остановившись на первой лестничной площадке, где тускло горела лампочка, он открыл дверь. За ней оказалась комната, в которой стояла кровать с пологом на четырех столбиках. Уильям собственноручно отскреб и отчистил эту комнату и поставил сюда кровать, чтобы сделать для Мэгги сюрприз. На стенах, оклеенных новенькими желтыми обоями, висели яркие картины.
— Симпатично, — все еще с трудом проговорила она.
— Рад, что тебе понравилось, — не глядя на нее, пробормотал он.
На следующее утро, после завтрака, полный сил и идей, он летал по всему дому вверх-вниз, насвистывая и напевая. Мэгги слышала, как он срывает старые шторы, подметает холл, выбивает осколки
