юбку! — В голосе старухи звучали одновременно и осуждение и гордость за храбрую внучку.
Иногда в горницу, где лежал Никита, заходил и пан сотник. Во время осады Бутович был ранен неприятельской пулей и теперь держал руку на перевязи. Сотник охотно рассказывал об осаде, где с ворогом бились и стар и млад. Дважды во время приступов всходили шведы на полтавский вал, и барабаны их дважды били уже победу. Но дважды их сбивали полтавские казаки и русские солдаты.
— Однако, ежели по правде рассудить... — степенно гудел сотник в густые усы,— то не будь виктории в генеральной баталии, взял бы швед нашу Полтаву. И то сказать, у полковника Келина всего и осталось — бочка пороха да два десятка ядер. Последний приступ шеведов камнями и холодным оружием отбили!
Рассказал сотник и о первом посещении Петром Полтавы после сражения. Петр щедро вознаградил мужество солдат и офицеров полтавского гарнизона и казаков. Комендант Келин из полковников был произведен в генерал-майоры и пожалован медалью на золотой цепи и денежной наградой в десять тысяч рублей. Царь обнял притом Келина и, поцеловав в голову, добавил: «Почтенная голова, совершившая преславный подвиг! Надежда моя на тебя меня не обманула!»
Жители Полтавы на целый год были освобождены от всяких податей, полтавский гарнизон и казаки не в зачет получили годовое жалованье, вдовам и детям погибших казаков определены были пенсии.
— Гроши теперь маемо! Можем и крышу починить, что прохудилась малость от шведского снаряда! — весело рассмеялся сотник в конце своего рассказа. Во время осады шведское каленое ядро и впрямь пробило крышу его дома и упало на чердак.
— И гореть бы хате, не случись внучки на дворе,— рассказывала бабушка Ярослава.— Мигом взвилась на чердак и накинула на ядро тулуп.
— Ай да Марийка! — невольно рассмеялся Никита.
— Бисова девка! — улыбнулась бабушка.— Да что-то заждалась она твоего братца.
В самом деле, несколько дней Марийка ходила тревожная и сумрачная. Сердито пояснила Никите: конница Меншикова уже пригнала пленных шведов из-под Переволочны под Полтаву, а Ромка и носа в дом не кажет!
— Да, может, не пускают его по службе у светлейшего! — пробовал успокоить Марийку Никита, но и сам встревожился: неужто шальная пуля досталась-таки Ромке на Днепре?
А на другой день с утра на подворье сотника въехали конные, и Никита сквозь утренний сон уловил голос брата и Кирилыча. И точно — через минуту они стояли уже в комнате, и Никита угодил в крепкие объятия Кирилыча. Невольно он охнул от боли, а Ромка дал тумака по широкой спине Кирилыча.
— Ты бы лучше шведа так жал под Полтавой! — сердито выговаривал Ромка Кирилычу. Тот виновато разводил руками:
— Да от радости я, други мои, от радости, что Никиту живого вижу!
Оказалось, что Кирилыч давно уже здесь, в Полтаве, при раненом полковнике-новгородце Бартеневе.
— Отпаиваю я его с утра до вечера, отпаиваю, други мои! Да что-то плох мой полковник, ох плох! — принялся причитать Кирилыч.
— Да чем ты его отпаиваешь-то, батюшка? — спросила бабушка Ярослава, заглянувшая в горницу, дабы поглядеть на встречу братьев.
— Романеей и мальвазией, бабуля! — спокойно ответствовал Кирилыч,— Я, как генерал Ренцель двинул гренадер на шведский лагерь, тотчас поспешил за ними на полковой телеге. Ну и подобрал в лагере у шведов два бочонка: один с романеей, другой с мальвазией. Вино доброе, да вот полковник от него совсем плох! — жалобно заключил Кирилыч.
— Ах ты вражья сила! — рассердилась старуха, и Никита подумал, что Ярослава Мироновна характером не уступала своей любимой внучке.— Да разве полагается больного с утра мальвазией и романеей потчевать? Тут и живому несдобровать. А ну, веди меня к своему полковнику, я раны-то его маслицем смажу и отварами из трав целебных напою!
Но не успели Кирилыч и Ярослава выйти, как в горницу вихрем ворвалась Марийка и, нимало никем не смущаясь, повисла на шее Романа.
— Ах ты злодий, злодий, злодий! — шептала она, целуя Романа в губы.
Кирилыч сочувственно крякнул, после чего Роман в некоем смущении отстранил невесту и принялся рассказывать. Оказалось, вызвался он после Переволочны идти с драгунами Волконского вслед Мазепе и шведскому королю. Думали захватить самый великий трофей за всю войну, да не успели, заблудились в великой степи, и, когда прискакали к Бугу, король был уже на той стороне реки, у турецкой крепости Очаков.
— Ушел с сотней драбантов! — досадливо поморщился Роман,— Оставшихся на нашем берегу шведов мы частью порубали, частью в полон взяли!
— Ну а гетман? — спросил пан сотник, незаметно во время рассказа зашедший в горницу.
— Что гетман! — сердито ответил Роман.— Эта старая лиса каждый родничок в степи ведает. Ушел Мазепа сразу же в степь, на турецкие Бендеры. А ныне, по слухам, и король шведский там обретается!
— Господь с ними, скитальцами! — сказала бабушка Ярослава, — Хорошо бы вышло скорое замирение! — Она с тревогой перекрестилась на образа.
— Замирения пока и не ждите! — продолжал Роман.— Слышал я в штабе у светлейшего, что отверг шведский король мирные пропозиции Петра Алексеевича. Так что объявлен общий поход. Пехота Шереметева идет к Риге, а наш генерал-фельдмаршал (Роман говорил с видимой гордостью за новый чин своего патрона Меншикова) — через Польшу аж в шведскую Померанию, к крепости Штеттин.
— Даль-то какая, коханый мой! — невольно вырвалось у Марийки,— Опять, значит, жить в разлуке?
— Не совсем так! — весело рассмеялся Роман.— Светлейший дал мне трехмесячный отпуск для введения во владение хутором Дубровым.
— Да это же гетманский хутор под нашей Смелой! — удивился Бутович.
— Так точно, пан сотник! Дарован мне хутор того злодея Мазепы за мою многую государеву службу, а главное, за поимку шведского генерал-адъютанта Канифера в Смолянах.
— Так и я же шведского генерала словил! Где же мой хутор? — вскинулся было Кирилыч.
— Утопил ты его, дядько, утопил свой хутор в мальвазии и романее! Идем скорее к твоему полковнику. У бедолаги, чаю, от твоего лечения белая горячка началась...— И под общий хохот бабушка Ярослава увела Кирилыча.
Вечером Никита лежал одиноко в горнице, слушал вполуха, как трещит сверчок за печкой да любовно перешептываются Ромка с невестой за сенями, читал -Цветослов, изданный тщанием Ставропигийского братства во Львове, и вспомнил вдруг Гальку, что осталась в далекой Галиции. Впервые в последнее время он думал не о Мари, а о другой женщине, так любившей его, и мысли шли неспешные и несуетные.
Через месяц, когда Никита совсем оправился, в Полтаве сыграли свадьбу Романа и Марийки. Выздоровевший от снадобий Ярославы полковник Бартенев был на той свадьбе посажёным отцом, к большой обиде Кирилыча. В конце свадебного пира бывший вахмистр, впрочем, забыл
