ахнул; На стене ректорского кабинета, уставленного тяжелыми учеными фолиантами, блистала картина, на коей голая девица возлежала посреди чертогов, а на нее лился золотой дождь.
— Это Даная! — пояснил благодушно Прокопович,— В оную девицу влюбился когда-то древний греческий бог Зевс и проник в ее естество в виде дождя золотого. Сожалею, но картина сия только копия с работы знатного голландского мастера Рембрандта. О подлиннике же и не мечтаю. ¦
Прокопович долго еще в этот зимний вечер рассказывал восторженно внимавшему Никите об итальянских мастерах Возрождения и голландском чудодее светотени. От него Никита впервые услышал о Тициане, которому сам император Карл V подал выпавшую кисть, обворожительном Рафаэле, о благородном Микеланджело, знаменитом Леонардо да Винчи.
Ученый хозяин имел чудные гравюры и эстампы и позволил Никите брать книги из своей богатой библиотеки. Вот когда и пригодилась Никите дедушкина грамота.
Однажды Сонцев застал своего секретаря заснувшим над книгой с итальянскими гравюрами. А наутро у них нежданно вышел ученый спор.
— Что ваши с Прокоповичем старые итальянцы! — смеялся Сонцев,— Модная школа — это французская школа! Мансар, Лебрен — создатели седьмого чуда света — Версаля. А в живописи и портрете — конечно же несравненный Ларжильер.
На спор явился хозяин, и скоро Сонцев и Прокопович от картин перешли к книгам и знатным философам: англичанам Гоббсу и Локку, здравствующему в Германии Лейбницу. Никита как завороженный слушал...
Сонцев незаметно подтолкнул Прокоповича:
— Смотри-ка; нашему-то юному философу новгородская ворона в рот залетит!
Прокопович заступился за Никиту:
— Да твой секретарь и сам рисует, и бойко, скажу, рисует.
По приказу князя Никита показал карандашные наброски всей команды Сонцева: спесиво выступающего Гофмана, кауфера Бургиньона в цирюльне, Федора, мрачно восседающего на козлах.
— Да ты не бойся, — подбодрил Прокопович,— показывай далее.
Никита вытащил последние беглые рисунки: Сонцев верхом на лошади, Сонцев, спящий в кресле, и тут же — Прокопович подтолкнул Сонцева — князюшка в изысканном реверансе перед дамами.
Сонцев рассмеялся:
— Недурно, недурно! Карандаш как бритва! Остер! — И добавил уже серьезнее; — Может, и в наших многотрудных делах сгодится. А кончится война, я эти рисунки самому государю покажу. Думаю, пошлет он тебя во Францию учиться знатной живописи!
— Нет, в Италию,— вмешался Прокопович.— Только в Италию! Но пока он здесь, отпусти-ка его под мое начало на время. Я готовлю одну театральную затею, и мне ловкий живописец надобен!
— От Дмитрия Михайловича Голицына наслышан и даже ведаю, кто автор сей театральной затеи,— шутливо погрозил Сонцев пальцем, но разрешение дал.
И вот, впервые после Новгорода, Никита снова держал в руках кисть, а не шпагу, и перед ним лежали краски: синяя прусская, охряная, лазоревая. Писать надобно было не уставные лики, а декорации к трагикомедии Прокоповича «Владимир». И Никита постарался от души и на славу. Декорации получились, может, и не очень верные, зато яркие и нарядные, и бурсаки старших классов, игравшие в пьесе своего ректора, их одобрили: «Пан сержант — добрый маляр!»
Никита и сам участвовал в театральном действе и сыграл роль молоденького жреца Бочудеса, но сыграл только однажды. На другой день после премьеры карета Сонцева уносила его опять в Польшу, навстречу войне.
И то, что сейчас Сонцев вспомнил те славные дни в Киеве и назвал его Бочудесом, был добрый знак. Значит, Сонцев особливо не гневается на свою молодую команду за вчерашнюю пивную дуэль.
— Так вот, мой Бочудес, знаешь ли ты, зачем мы едем к Яблонским? — повторил свой вопрос Сонцев. И лукаво подмигнул, как равному.— Как, по-твоему, отчего я распорядился вырядить тебя в этот пышный костюм версальского камер-пажа?
И так как Никита молчал, щелкнул пальцами:
— В двадцать лет пора быть догадливым, сержант. Я хочу, чтобы ты покорил сердце дамы. Не какой-ни-будь там трактирной служаночки, а знатной дамы. И дама та, пани Кристина — жена князя Яблонского. Всей Волыни, окроме самого князя разумеется, ведомо, что па-пи питает страсть к красивым и нарядным юношам. А ты и красив, и наряден. С этими золотистыми волосами ты и впрямь — паж! Ей-богу! — Князь рассмеялся. — Спросишь, зачем мне это понадобилось? Да видишь ли, мой Бочудес, пани Кристина вертит своим мужем как хочет.
Повернет на запад — вся шляхта Волыни пристанет к с шведам, и королевской коннице нашего милейшего Августа никогда в сем случае не пробиться в Гродно. Повернет на восток — пристанет к нам и выставит тысяч десять отборной кавалерии. Вот почему пани Кристина может войти в историю, а ввести ее в историю, по моим расчетам, должен ты, мой Бочудес. Так что действуй...
И Сонцев не без удовольствия посмотрел, как Никита залился краскою. На этом и строился его расчет — пани Кристина любит мальчиков, которые еще умеют краснеть.
— И вот тебе мой совет. Путь к сердцу женщины лежит через комплимент. Говори ей, что она похожа на богиню цветов и что только зрелые богини, а не молоденькие весталки прельщают тебя.
Речь князя прервал Федор, мрачно восседавший на козлах в жестоком пивном похмелье. Он остановил лошадей у развилки дорог и обернулся к барину. Сонцев показал нужный путь и рассмеялся:
— Уверяю тебя, мой Бочудес, я знаю дорогу к Яблонским, но я не знаю обратного пути. Весь мой расчет строится на твоем версальском наряде и польском хлебосольстве. Правда, на всякий лихой случай я просил Александра Даниловича Меншикова прислать мне в сикурс полк драгун. Ведь, как сказал еще Гоббс в своем «Левиафане», коль союзника нельзя приобрести по соглашению, его приобретают силой.
— Я читал «Левиафана»...—вырвалось у Никиты.
— Тем лучше, мой Бочудес. Я ведаю, ты ученый малый, а в нашем деле без этого нельзя. Но все же главная школа для государева тайного посланца — это жизнь и знание людей. Когда после первого разговора ты можешь определить, друг или недоброжелатель твой собеседник для интересов отечества, значит, ты освоил половину нашей премудрости. А если ты сможешь решить то же про человека, по виду совершенно равнодушного,— значит, ты выиграл всю партию. Князь Яблонский как человек равнодушен ко всему на свете, кроме своей жены пани Кристины.
Я представлю ей тебя как гвардейского сержанта,— потому Гофман и выдал тебе этот новый наряд. И запомни: изящный наряд в дамском деле — половина успеха. Вторая половина будет зависеть от твоей предприимчивости, мой Бочудес. Э... да ты опять покраснел? Вот этого мне и не хватает в обращении с сорокалетними дамами. Однако утешься: княгиня Яблонская совсем не старуха, очень веселого нрава и, как всякая полька, большая кокетка. Она никогда не была в Париже, но любит говорить о нем, потому слушай ее рассказы о Париже без видимой скуки. И еще. Она обожает^мужчин, щедрых во время карточной игры. Вот тебе 100 ефимков, можешь их проиграть в первый же вечер. Гофман на время будет твоим камердинером...
Тут Никита не выдержал и хмыкнул, представив себе недовольное лицо Гофмана, коляска которого тащилась следом за княжеской каретой.
