мечта! А тут один германский князь предлагает мне место. Я, само собой, ног от счастья не чую! Шутка ли — придворный куафер! И отправился я в княжество Баден-Дурлах! А в сем княжестве, мой друг, бедный князь даже воробьев поставил на строгий учет, и каждый мужик должен был поставлять на княжеский двор по шести воробьев в год. И вот, мой друг, надоело мне есть воробьев в этом самом Баден-Дурлахе, и махнул я в Россию к князю Сонцеву. Головы-то в Москве все больше нечесаные, и просвещения у вас нет! А я просветитель по натуре. Так что у вас в Москве и останусь!
— Само собой, останешься!— усмехнулся Никита.— Деньги-то тебе Сонцев положил немалые — целое полковничье жалованье!
Впрочем, он был неплохой парень, этот француз, и сидеть с ним за кружкой пива было приятно и весело, тем более что впереди ждал вечер с заманчивым обещанием и столь редким в жизни солдата амурным приключением. Кто в двадцать лет не ждал такого вечера! А пока за окном трактира стоит солнечный весенний день, ветер треплет у каштанов белые облака весенних причесок, по площади проносятся экипажи с дамами, гремит полковая музыка перед королевским дворцом, у каменных тумб с цепями гвардейцы в красных мундирах проводят торжественный церемониал развода караулов. Блестят желтые портупеи, сияют на солнце желтые штиблеты, звонкие мелодии маршей выводит оркестр — все хорошо в королевском Дрездене, словно и не разгромлена Саксония и не стоит рядом, в Альтранштадте, армия свейского короля.
Приятели заказали еще по кружке пива. Пиво в
Германии, несмотря на все поражения, было отменное.
По площади с грохотом промчался эскорт королевских кирасир: солнечные блики ярко играли на позолоченных шлемах. За конвоем' промчалась карета, запряженная восьмеркой белых лошадей. Мелькнуло за стеклом заспанное красное лицо Августа. Толпившиеся у дворца зеваки срывали треугольные шляпы, низко кланялись вслед карете.
— А наш-то королек опять с утра нагрузился!— весело рассмеялась бойкая служаночка, что, смело под-боченясь, стояла у порога овощной лавки.
«Ah, mein liber Augustin, Polen ist niht!»—взявшись за плечи и раскачиваясь, хором запели сидевшие в углу молодые грузчики веселую песенку о своем незадачливом курфюрсте, потерявшем Польшу.
— Штрафы штрафами, а и немцы, выходит, петь мастера!— удивился Никита.— А вот этих красавцев я что-то под Пуницем и Тюлеадорфом не видел! — Он кивнул на бравых конвойцев короля Августа, шумной ватагой ввалившихся в трактир. С их появлением дружная песня в углу сразу смолкла. В трактире стало тихо и скучно, и друзья отправились домой, не забыв прихватить сокровища, приобретенные Никитой в лавке эстампов и гравюр.
Вечером, после ухода Сонцева, Никита стал снаряжаться на свидание. Бургиньон суетился вокруг него так, словно он сам, Никола, спешил на встречу с голубоглазой блондинкой. Он отдал Никите свой лучший парик, посыпав его синей пудрой, вытащил из княжеской гардеробной голубой кафтан с длинными фалдами (князю он был великоват), пожертвовал для Никиты княжеским кружевным шейным платком и шелковыми чулками. У Никиты остались, после похождений у Яблонских, башмаки с высокими красными каблуками, голубой камзол с позолотой и бархатные штаны до колен. Когда куафер подвел его к зеркалу, Никита просто не узнал себя: из зеркала глядел на него настоящий жентильом из модной лавки.
— Фортуна любит наряды, мой друг!— довольно рассмеялся Никола и вылил на Никиту полфлакона хозяйских духов,— А женщины любят баловней фортуны! Потому плыви к улыбке судьбы и не возвращайся до утра!— С этим дружеским напутствием Никита вылетел навстречу манящему весеннему вечеру.
Он скоро разыскал бульвар Каштанов, и какая-то старушка в черном, бросив неодобрительный взгляд на блестящие наряды Никиты, указала ему дом господина профессора словоквеленции.
— Мне нужен дом известного поэта Бессера,— пробовал было переспросить ее Никита, но старушка сердито мотнула головой:
— Нет здесь никакого поэта! Есть только профессор Бессер!
Особняк профессора-поэта стоял в глубине сада, огражденного высокой решеткой, так что Никита очутился перед нежданным препятствием. Калитка была заперта, а сам особняк погружен в темноту. Будь Никита в своем привычном драгунском наряде, он сразу бы перемахнул через решетку, но блестящие одежды стесняли, и он долго исследовал калитку, пока не обнаружил маленький колокольчик, в который и позвонил.
— Что вы тут делаете, доннер-веттер?— раздался неожиданно сильный трубный голос, и на пороге выросла монументальная фигура в домашнем халате.
— Я? Я — почитатель вашего таланта, господин Бессер!— нашелся в последнюю минуту Никита. То ли сказалась дипломатическая школа, которую он прошел у Сонцева, то ли вечный инстинкт влюбленного подсказал ему правильные слова, но, так или иначе, калитка была открыта могучей рукой хозяина, и Никита не только был впущен в дом, но и оказался в святая святых — библиотеке поэта.
— Боже мой, сколько книг! — простосердечно ахнул Никита, и Бессеру эта искренность понравилась.
— Да, да, молодой человек, восемнадцать тысяч томов! Восемнадцать тысяч!— Господин Бессер, как истый библиоман, готов был часами говорить о своей библиотеке. Но он был к тому же и поэт, и коль к нему пришел его почитатель...
— Вы читали мой последний труд?! — Многозначительно поднял брови Иоганн Бессер, помахав перед носом Никиты тоненькой брошюркой.
— Какой труд?— растерянно пролепетал Никита и чуть все не испортил.
— Значит, не читали?!— взревел поэт-профессор.— Вы не читали, молодой человек, моей последней поэмы о битве при Фрауштадте?! И после этого вы именуете себя почитателем моего таланта?! Весь Дрезден, вся
Саксония, да что Саксония, вся Германия взахлеб читает мою поэму, как читали когда-то древние эллины «Илиаду» Гомера! Да что Гомер! Гомер не был под Троей, а я был под Фрауштадтом! Я был в самой пасти шведского льва. Да, да, молодой человек, пока вы, щеголь, пудрились и припомаживались здесь, в Дрездене, и был там! Я сражался у стремени несчастного Шуленбурга и попал в плен. Я видел, как эти пуританские ханжи-шведы перекололи штыками тысячи несчастных русских пленных!
В глазах старого поэта Никита увидел самые настоящие человеческие слезы, и это так потрясло его, что он не1 произвольно воскликнул:
— Мой брат был там, он сражался в Русском вспомогательном корпусе!
— Как, вы русский?!— удивился Иоганн Бессер.— Да что вы тут, доннер-веттер, поделываете?!
— Я русский негоциант из Киева, был в Лейпциге па ярмарке и вот теперь в Дрездене укрываюсь от шведов. В Дрездене-то пока нет шведского гарнизона!
— Да, к счастью, в Дрездене еще нет шведов. Иначе за эту книжицу...— Иоганн Бессер многозначительно потряс своей поэмой,— шведы четвертовали бы меня, как несчастного Иоганна Паткуля. В сущности, я тоже укрываюсь здесь, в Дрездене, ведь за стенами столицы по всей Саксонии рыщут шведские разъезды. Так что мы с вами, выходит, сотоварищи по несчастью! Но вы, русские,— молодцы! Вы все еще сражаетесь с этими мучителями Германии! И поверьте, молодой человек, сердца всех честных немцев в этой борьбе на вашей стороне!— Воодушевленный своей речью, поэт громко позвал:— Гретхен, Гретхен! Иди сюда, я познакомлю тебя с настоящим русским! Представь себе, этот молодой человек укрывается от шведов в Дрездене!
Дверь в библиотеку отворилась, и Никита увидел ту самую хорошенькую блондинку из лавки эстампов. Только сейчас она была совсем иная, в милом домашнем
