Неподходящая женщина

беременной...

— Как твоя мама?

— Да. Если у мамы тогда случился бы выкидыш... У нее был бы шанс на нормальную жизнь. А так... А так она вынуждена была выйти замуж за нашего уважаемого папашу, чтобы потом ее выкинули, словно мусор.

— Похоже, той истории не суждено повториться. Кэрри твердо сказала, что замуж за меня не собирается. Она даже хотела отдать ребенка на усыновление.

Что-то непонятное мелькнуло в глазах Яниса. Он тихонько присвистнул:

— Что привело ее к такому решению?

— Ты, — жестко сказал Алексеус. — Твоя просветительская болтовня на пляже.

— Э, стой. Не сваливай все на меня. Я только открыл ей глаза. Она должна бы поблагодарить меня за это.

— Странно, но, похоже, благодарность не относится к тем чувствам, которые она к тебе испытывает, братец. И я тоже.

Янис задумчиво потер подбородок:

— Да, я заметил. Знаешь, братец, может, тебе есть, за что чувствовать ко мне благодарность. Смотри-ка. Год назад, в Милане, за тобой бегала красивая баба, с интеллектом и темпераментом самки хорька. Потом, в Лондоне, — изящная брюнетка с сексапильными губами, которая думала, что солнце всходит для того, чтобы греть ее зад... — Он замолчал.

— Ну и что? — Алексеус понять не мог, при чем тут Мэрисс и Адриана.

— Я жду, — сказал Янис.

— Чего?

— Когда ты опять начнешь драться.

— Почему?

— Вот это и отличает тех двух от твоей штучки, которую ты сюда привез.

И тут Алексеус снова ударил его.

— Я предупреждал, не смей трогать Кэрри.

 Его брат опять потер челюсть и медленно улыбнулся:

— Как я и думал. Можно спокойно обругивать тех двоих — они у тебя были тоже для секса, — ты и не заметишь. А слово о Кэрри — и ты бьешь, прежде чем я выговорю ее имя. — Он отошел в сторону, продолжая потирать подбородок. — Хватит, пока ты не полюбил вкус крови. Ты подумай обо всем этом, ладно? И сделай что-нибудь... И, знаешь... Мы, конечно, семейка из преисподней, но ведь не обязательно нам оставаться такими. Просто... Это ведь тоже интересная мысль, а?

Он повернулся и скрылся в темноте. А Алексеус остался — в полном смятении мыслей и чувств, с ноющими костяшками пальцев.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кэрри открыла глаза и постаралась поскорее выбраться из тяжелого, вязкого сна. Оживленное уличное движение начиналось в Паддингтоне ранним утром, а она уже отвыкла от этого шума. Как отвыкла еще от многих вещей: есть, спать и проводить свободное время в одной единственной комнате с уродливыми обоями, с ободранными углами и ковром, давно нуждающимся в чистке.

Я испорчена. Испорчена роскошью.

От этой мысли ей сделалось стыдно.

Это добавило еще один пункт к длинному списку того, за что ей безумно стыдно, — например, за все горькие слова, которые она обрушила в то последнее утро на Алексеуса. Наверное, они копились в ней все время, пока она лежала в комнате на вилле, прислушиваясь к хрупкой жизни, только что зародившейся в ней, и размышляла — сохранится ли эта жизнь, или будет принесена в жертву.

И вот жертва принесена, она свободна. Но цена, заплаченная за свободу, слишком велика. И она никогда, никогда в жизни не забудет об этом. Но если бы ребенок родился, она вынуждена была бы   отдать его в другую семью. И этот кошмар тоже мучил бы ее вечно.

Помимо гложущего чувства стыда Кэрри мучили воспоминания. Изумительные глаза в пушистых ресницах, от взгляда которых она таяла, сильные руки и их прикосновения - от этого она теряла сознание, попадала в мир неведомых до сих пор ощущений.

Я хочу забыть все это. Должна хотеть...

Пусть уйдут сны и виденья.

Правда, их место нечему занять. Только пустота...

Ко всему примешивался тихий голос доктора:

— Дорогая моя, распоряжается природа... Хорошо, что так случилось на ранней стадии...

Его слова породили в ней страх. И чувство, что весь этот ужас послан ей в наказание.

Я не заслужила своего ребенка, потому что зачала его от такого человека, в таких обстоятельствах. И у меня ребенка отняли...

Несмотря на всю глубочайшую горечь недавних переживаний, Кэрри понимала — нельзя позволить страданиям сокрушить себя. Нужно принять случившееся. Взять себя в руки и вернуться к жизни.

Обычной, моей жизни.

По крайней мере, комната, в которой она жила до отъезда, как бы убога она ни была, сохранилась за ней. Кэрри заплатила вперед, когда уезжала из Лондона, потом послала плату из Америки.

Чтобы не оказаться на улице, нужно найти работу.

Чек с запиской «На первое время», который Алексеус вложил в конверт с авиабилетом, она порвала, как только обнаружила, и ни разу не пожалела об этом. Достаточно она жила на средства Алексеуса, расплачиваясь в постели.

Работу она нашла — регистратором в отеле днем и официанткой по вечерам. Обе работы скучные, утомительные, с маленькой оплатой. Но зато она была занята, на размышления о времени, проведенном с Алексеусом, сил почти не оставалось.

Правда, теперь Кэрри стала частенько вспоминать свой родной город, откуда она так поспешно уехала.

Эти воспоминания вызывали боль и порождали еще большее чувство вины.

Зачем я сбежала оттуда? Не стоит обманываться, я поступила так не в поисках новых ощущений и романтики, я пыталась укрыться от боли утраты.

Ну и что? Стало только хуже. К той потере добавилась новая. Нет, хватит бесцельно корить себя! Максимум к концу лета нужно прийти в себя и вернуться в свой город.

Конец лета настал гораздо раньше, чем она ожидала. Вернувшись однажды с работы, она обнаружила в прихожей конверт. Ее бросило в дрожь, когда она увидела, откуда отправлено письмо.

Оно должно было прийти гораздо позже, не сейчас! Значит, плохие новости.

«Дорогая Кэрри!

Я бесконечно счастлив сообщить вам, что совершенно неожиданно получил чудесную новость...»

Буквы заплясали перед ее глазами.

Дочитав письмо, Кэрри позвонила в агентство по найму, сообщила, что ей больше не нужна работа, привела в порядок комнату и отправилась на вокзал.

Домой!

Алексеус направлялся в Швейцарию, чтобы найти мать. Не хотелось, но выбора не было. Нужно