– Почему же вам не выйти на волю? Ведь были же вы раньше свободны?
– Именно здравый смысл не позволяет мне ожидать освобождения; зачем было сажать меня, чтоб потом выпустить?
– А сколько вам лет?
– Не знаю.
– Как вас зовут?
– Я забыл имя, которое мне дали.
– Кто ваши родители?
– Я никогда не знал их.
– А те люди, которые воспитывали вас?
– Они не называли меня своим сыном.
– Любили вы кого-нибудь до своего заключения?
– Я любил свою кормилицу и цветы.
– Это все?
– Я любил еще своего лакея.
– Вам жаль этих людей?
– Я очень плакал, когда они умерли.
– Они умерли до вашего ареста или после?
– Они умерли накануне того дня, когда меня увезли.
– Оба одновременно?
– Да, одновременно.
– А как вас увезли?
– Какой-то человек приехал за мной, посадил в карету, запер дверцу на замок и привез сюда.
– А вы бы узнали этого человека?
– Он был в маске.
– Не правда ли, какая необычайная история? – шепотом сказал Безмо Арамису.
У Арамиса захватило дух.
– Да, необычайная.
– Но удивительнее всего то, что он никогда не сообщал мне столько подробностей.
– Может быть, это оттого, что вы никогда не расспрашивали, – заметил Арамис.
– Возможно, – отвечал Безмо, – я не любопытен. Ну что же, как вы находите камеру: прекрасная, не правда ли?
– Великолепная.
– Ковер…
– Роскошный.
– Держу пари, что у него не было такого до заключения.
– Я тоже так думаю.
Тут Арамис снова обратился к молодому человеку:
– А не помните ли вы, посещал вас кто-нибудь из незнакомых?
– Как же! Три раза приезжала женщина под густой вуалью, которую она поднимала только тогда, когда нас запирали и мы оставались с ней наедине.
– Вы помните эту женщину?
– Помню.
– О чем же она говорила с вами?
Юноша грустно улыбнулся.
– Она спрашивала меня о том же, о чем спрашиваете и вы: хорошо ли мне, не скучно ли?
– А что она делала, приходя к вам и покидая вас?
– Обнимала меня, прижимала к сердцу, целовала.
– Вы помните ее?
– Прекрасно.
– Я хочу спросить вас, помните ли вы черты ее лица?
– Да.
– Значит, если бы случай снова свел вас с ней, вы бы узнали ее?
– О, конечно!
На лице Арамиса промелькнула довольная улыбка.
В эту минуту Безмо услышал шаги тюремщика, поднимавшегося по лестнице.
– Не пора ли нам уходить? – шепнул он Арамису.
Должно быть, Арамис узнал все, что ему хотелось знать.
– Как вам угодно, – сказал он.
Видя, что они собираются уходить, юноша вежливо поклонился. Безмо отвечал легким кивком, Арамис же, видимо, тронутый его несчастьем, низко поклонился заключенному.
Они вышли. Безмо запер двери.
– Ну как? – спросил Безмо на лестнице. – Что вы скажете обо всем этом?
– Я открыл тайну, дорогой комендант, – отвечал Арамис.
– Неужели? Что же это за тайна?
– В доме этого юноши было совершено убийство.
– Полноте!
– Да как же! Лакей и кормилица умерли в один и тот же день. Очевидно, яд.
– Ай-ай-ай!
– Что вы на это скажете?
– Что это похоже на правду… Неужели этот юноша убийца?
– Кто же говорит об этом? Как вы могли заподозрить несчастного ребенка в убийстве?
– Да, да, это нелепо.
– Преступление было совершено в доме, где он жил; этого довольно. Может быть, он видел преступников, и теперь опасаются, как бы он не выдал их.
– Черт возьми, если бы я знал, что это было так, я удвоил бы надзор за ним.
– Да у него, кажется, нет никакого желания бежать!
– О, вы не знаете, что за народ эти арестанты!
– У него есть книги?
– Ни одной; строжайше запрещено давать их ему.
– Строжайше?
– Запрещено самим Мазарини.
– Это запрещение у вас?
– Да, монсеньер. Хотите, я вам покажу его, когда мы вернемся домой?
– Очень хочу, я большой любитель автографов.
– За подлинность этого я ручаюсь; там только одна помарка.
– Помарка! Что же там зачеркнуто?
– Цифра.
– Цифра?
– Да. Сначала было написано: содержание в пятьдесят ливров.
– Значит, как принцам крови?
– Но вы понимаете, кардинал заметил свою ошибку: он зачеркнул ноль и прибавил единицу перед пятеркой. Кстати…
– Ну?
– Вы ничего мне не сказали о сходстве.
– Да по очень простой причине, дорогой Безмо: никакого сходства нет!
– Ну вот еще!
– А если и есть, то только в вашем воображении; если же оно существовало бы где-нибудь помимо него, то, мне кажется, вы хорошо бы сделали, никому не говоря о нем.
