— оно утомляет грудь и стоило жизни королю Карлу IX.
— Ошибаетесь, Бассомпьер! — отвечал Луи, положив руку на плечо герцога. — Он умер не от этого, причиной его смерти была ссора с королевой Екатериной, его матерью, и то, что он, изгнав ее, снова с ней сблизился, а если бы он был благоразумнее, то остался бы жив.
Мария Медичи, видя, что сын не сближается с ней и не возвращает ее из изгнания, тихонько выехала из Блуаского замка 22 февраля 1619 года.
Спустя некоторое время д'Аленкур, лионский губернатор, узнав, что епископ Люсонский выехал переодетый из Авиньона, где жил, и, думая, что он едет к королеве-матери, велел остановить его во Вьенне. Но епископ, к величайшему удивлению д'Аленкура, вынул из кармана письмо короля, который приказывал губернаторам провинций не только давать ему свободный пропуск, но и помогать при случае. Д'Аленкур не ошибался — Ришелье действительно ехал к королеве-матери, но вместо того, чтобы быть агентом Марии Медичи, был, вероятно, агентом Луи XIII.
Принцы, всегда готовые возмутиться против короля, присоединились к королеве-матери. Тогда бегство Марии Медичи приняло характер восстания, доказывавшего, что Луи XIII не совсем напрасно не доверял ей. Король собрал армию.
Схватка на мосту Се, так живо описанная Бассомпьером и в которой участвовал сам король во главе своего дома, одним ударом кончила войну. Как говорит Дюплесси Морие, двухчасовая стычка рассеяла многочисленную партию, подобной которой не было во Франции несколько веков.
Королева-мать покорилась, а король признал, что сделанное ею и ее приближенными послужило благу его и государства. Потом они имели свидание.
— Сын мой, — сказала королева-мать при виде Луи XIII, — вы очень выросли с тех пор, как я вас не видела.
— Мадам, — отвечал король, — это для того, чтобы вам служить.
С этими словами мать и сын обнялись как люди, не видевшиеся два года и очень обрадованные свиданием. Одному Богу было известно, сколько в сердцах их сохранилось желчи и ненависти.
Потом, когда Силлери ехал посланником в Рим, король поручил ему просить у папы Григория XV, преемника Павла V, первой кардинальской шапки, какая будет свободна, для епископа Люсонского, чтобы, как говорилось в депеше, угодить королеве-матери, с которой король живет в таком согласии и мире во всем, что ему хочется доставить ей удовольствие.
Вследствие этого представления Жан Арман дю Плесси получил 5 сентября 1622 года красную шапку и принял титул и имя кардинала Ришелье.
Через три месяца после этого события, когда он уже приобрел доверие короля и начинал овладевать всемогуществом, которое делало Луи XIII таким маленьким и таким великим, когда король был уже холоден с королевой по причине фамильярностей и насмешек герцога Анжуйского, когда здоровье его величества давало повод серьезным опасениям, кардинал однажды вечером, после удаления придворных дам, велел доложить о себе королеве, говоря, что ему нужно переговорить с ней о государственных делах.
Королева приняла его, оставив у себя только старую горничную, испанку, которая приехала с ней из Мадрида; она звалась донья Эстефания и едва понимала французский язык.
Кардинал был, как это с ним часто случалось, в кавалерском костюме и ничто в нем не обличало духовное лицо. Притом известно, что он, как и большая часть прелатов того времени, носил усы и бородку (la royale).
Анна Австрийская сидела и дала кардиналу знак тоже сесть.
Королеве в это время было лет двадцать, и она была в полном расцвете красоты. Ришелье был еще молод, если только такой человек как Ришелье бывал когда-либо молод.
Королева уже заметила одно обстоятельство, которое впрочем никогда не ускользает от женщины, а именно, что Ришелье с ней любезнее, нежели следует быть кардиналу, и нежнее, нежели должен быть министр. Она тотчас догадалась, о каких государственных делах он хочет говорить с ней, но то ли хотела увериться в своем предположении, то ли любовь такого человека как Ришелье льстила самолюбию женщины, так что Анна Австрийская придала своему лицу вместо обыкновенного высокомерного выражения такое благосклонное, что министр ободрился.
— Мадам, — сказал он, — я велел доложить вашему величеству, что мне нужно говорить с вами о делах государственных, но мне следовало сказать, если откровенно, что я намерен беседовать с вами о ваших собственных делах.
— Господин кардинал, — отвечала королева, — я уже знаю, что вы в нескольких случаях брали мою сторону, особенно против королевы-матери, и благодарю вас за это. Поэтому я с величайшим вниманием слушаю, что вы мне скажете.
— Король болен, мадам.
— Я знаю это, но надеюсь, что его болезнь неопасна.
— Это потому, что доктора не смеют сказать вашему величеству того, что думают, но Бувар, которого я спрашивал и у которого нет причин скрываться от меня, сказал мне правду.
— И эта правда? — спросила королева с непритворным беспокойством.
— Его величество страдает неизлечимой болезнью.
Королева вздрогнула и внимательно посмотрела на кардинала. Хотя между ней и Луи XIII не существовало глубокой симпатии, смерть короля должна была произвести такие невыгодные изменения в ее положении, что эта смерть, если бы даже не значила ничего в определенном отношении, все-таки была бы для нее тяжким ударом.
— Бувар сказал вашей эминенции, что болезнь короля смертельна? — спросила Анна Австрийская, устремляя проницательный взгляд в лицо кардинала.
— Поймите меня, мадам, — возразил Ришелье, — я не хотел бы внушить вашему величеству слишком больших опасений. Бувар не говорил мне, что король умрет скоро, но он сказал мне, что считает его болезнь смертельной.
