охотником и жалел об одном: что имеет дело не с крупными животными вроде слонов, носорогов, львов, тигров леопардов, а воюет с такими жалкими зверушками, как волки и кабаны.
Потеряв Терезу и находясь вдали от Петруса, капитан Эрбель почти три четверти года проводил в лесах и на песчаных равнинах, раскинувшихся на десять - двенадцать лье в округе, с ружьем на плече и в компании двух собак.
Иногда он не бывал дома неделю, полторы, две, давая о себе знать лишь повозками с дичью, которые присылал в деревню, как правило, самым нуждающимся. Таким образом, лишившись возможности раздавать нищим милостыню, он кормил их с помощью своего ружья.
Итак, капитан был в большей даже степени, чем Немврод, настоящим охотником в глазах Бога.
Однако эта страстная охота имела иногда свои неудобства.
Читателям, вероятно, известно, что законный порядок вещей таков: самый заядлый охотник вешает, как правило, над камином свое ружье, и висит оно там с февраля по сентябрь. Не то было с ружьем нашего капитана: его 'леклер' - он выбрал стволы, вышедшие из мастерской знаменитого оружейника, носящего это имя, - не отдыхал никогда, гремел без перерыва по всей округе и был хорошо знаком местным жителям.
Правду сказать, все сельские полицейские, лесники и жандармы департамента знали, в каких целях капитан охотится и на что идет его добыча, а потому, заслышав выстрел в одной стороне, уходили в другую. Но уж если капитан слишком бесцеремонно вторгался в чужие владения и уводил дичь из-под носа у хозяина земельных угодий, на которых охотился, тут уж полицейский решался составить протокол и препроводить нарушителя в суд.
Как бы строго ни относился суд к нарушениям лесного закона в период Реставрации, но когда судьи узнавали, что это нарушение допустил Санкюлот Эрбель, они смягчали наказание и назначали минимальный штраф. Таким образом за сотню франков штрафа в год капитан раздавал более двух тысяч франков милостыни, кормился сам, посылал восхитительные корзины с дичью своему сыну Петрусу, делившемуся этой добычей в особенности с теми из своих собратьев, кто писал натюрморты, - все это лишний раз доказывало, что браконьерство, как и добродетель, всегда вознаграждается.
Во всем остальном капитан оставался истинным сыном моря. Он не только не знал, как живут в городе, но понятия не имел и о светской жизни.
Одиночество, которое переживает моряк, потерявшийся в огромном Океане, величественное зрелище, постоянно открывающееся его взору, легкость, с которой он каждую минуту рискует жизнью, беззаботность, с какой он ждет смерти, - жизнь моряка, а потом охотника свели к минимуму его общение с людьми, и, за исключением англичан, которых капитан, сам не зная почему, считал своими естественными врагами, ко всем остальным себе подобным - что может обсуждаться и что мы обсудим при первой же возможности - он испытывал симпатию и дружеские чувства.
Единственной трещиной в его гранитном или даже золотом сердце была незаживающая рана, причиненная смертью жены, несчастной Терезы, прелестной женщины, чистой души, беззаветно любившей своего капитана.
И вот, переступив порог мастерской и обняв Петруса, он по-отцовски его оглядел, и у него из глаз скатились две крупные слезы. Протянув руку в сторону генерала, он сказал:
- Посмотри на него, брат: он - вылитая мать!
- Возможно, ты и прав, - отозвался генерал, - но тебе бы следовало помнить, пират ты этакий, что я никогда не имел чести знать его уважаемую мать.
- Верно, - подтвердил капитан ласково, со слезой в голосе, как бывало обычно, когда он говорил о жене, - она умерла в тысяча восемьсот двадцать третьем, а мы с тобой еще были тогда в ссоре.
- Ах так?! - вскричал генерал. - Ты что же думаешь, мы сейчас помирились?
Капитан улыбнулся.
- Мне кажется, - заметил он, - что, когда два брата обнимаются, как обнялись мы после тридцатитрехлетней разлуки...
- Это ни о чем не говорит, мэтр Пьер. Ах, ты думаешь, я помирюсь с таким бандитом, как ты! Я подаю ему руку - ладно! Я его обнимаю - пускай! Но мой внутренний голос говорит: 'Я тебя не прощаю, Санкюлот! Не прощаю я тебя, пират!
Нет тебе прощения, разбойник!'
Капитан с улыбкой наблюдал за братом, потому что знал:
в глубине души тот нежно его любит.
Когда генерал перестал браниться, он продолжал:
- Ба! Да я же на тебя не сержусь за то, что ты воевал против Франции!
- Можно подумать, что Франция была когда-нибудь гражданкой Республикой или господином Брнапартом! Я воевал против тысяча семьсот девяносто третьего года, да, против восемьсот пятого, понятно, браконьер? А вовсе не против Франции!
- Не сердись, брат, - добродушно проговорил капитан. - Я всегда полагал, что это одно и то же.
- Отец всегда так думал и будет думать, - вмешался Петрус, - вы же, дядя, придерживались и будете придерживаться противоположного мнения. Не лучше ли сменить тему?
- Да, пожалуй, - согласился генерал. - Как долго ты почтишь нас своим присутствием?
- Увы, дорогой Куртеней, у меня мало времени.
Сам Пьер Эрбель отказался от имени Куртенеев, но продолжал называть им брата как старшего в семье.
- Как это - мало времени? - в один голос переспросили генерал и Петрус.
- Я рассчитываю отправиться в обратный путь сегодня же, дорогие мои, отвечал капитан.
- Сегодня, отец?
- Да ты совсем рехнулся, старый пират! - подхватил генерал. - Хочешь уехать, не успев приехать?
- Это будет зависеть от моего разговора с Петрусом, - признался капитан.
- Да, и еще от какой-нибудь охоты с браконьерами департамента Иль-де-Вилен, верно?
- Нет, брат, у меня там остался старый друг, он при смерти...
Он сказал, что ему будет спокойнее, если я закрою ему глаза.
- Может, он тоже тебе являлся, как и Тереза? - скептически, как обычно, заметил генерал.
- Дядюшка!.. - остановил его Петрус.
- Да, я знаю, что мой брат-пират верит в Бога и в привидения. Однако тебе, старому морскому волку, очень повезло, что если Бог и существует, то Он не видел, как ты разбойничал, иначе не было бы тебе спасения ни на этом, ни на том свете.
- Если так, брат, - ласково возразил капитан и покачал головой, - то моему несчастному другу Сюркуфу не повезло, и это лишняя причина, чтобы я к нему возвратился как можно скорее.
- А-а, так вот кто умирает: Сюркуф! - вскричал генерал.
- Увы, да, - подтвердил Пьер Эрбель.
- Одним славным разбойником будет меньше!
Пьер огорченно посмотрел на генерала.
- Что ты на меня так смотришь? - смутившись, спросил тот.
Капитан покачал головой и лишь вздохнул в ответ.
- Нет, ты скажи! - продолжал настаивать генерал. - Я не люблю людей, которые молчат, когда им велено говорить. - О чем ты думаешь? Это секрет?
- Я подумал, что, когда я умру, мой старший брат помянет меня такими же словами.
- Какими? Что я такого сказал?
- Одним славным разбойником меньше...
- Отец! Отец! - прошептал Петрус.
Он повернулся к генералу и продолжал:
- Дядя! Вы недавно меня ругали, и были совершенно правы.
Если теперь поругаю вас я, так уж ли я буду не прав? Отвечайте!
Генерал смущенно кашлянул:, не находя что ответить.
- Неужели твой Сюркуф так плох? Черт подери! Я отлично знаю, что в нем было немало хорошего и что он был храбрец под стать Жану Барту. Только надо было ему посвятить себя какойнибудь другой цели!
