Однако это не помешало адвокату истца заставить других поверить в то, во что не верил он сам.
Он соединил в напыщенном вступлении все избитые ораторские приемы, все банальные фразы, то и дело мелькавшие в тогдашних антибонапартистских газетах; он провел сравнение между королем Карлом X и узурпатором словом, вывалил перед судьями все закуски, которые должны были раздразнить их аппетит перед основным блюдом. А им был г-н Сарранти, иными словами злодей, приводящий в ужас собственного Создателя, чудовище, отвергаемое обществом, преступник, способный на самое черное злодейство; потому-то и требуют для него примерного наказания современники, возмущенные тем, что дышат с ним одним воздухом!
Не произнося пугающего слова, адвокат просто закончил речь призывом к смертной казни.
Надобно тоже отметить, что к своему месту он возвращался в ледяной тишине.
Это молчание публики, очевидное осуждение толпы, должно быть, оставило в душе адвоката, который защищал честнейшего г-на Жерара, болезненное чувство стыда и взбесило его. Никто ему не улыбнулся, не поздравил его, не пожал руки; едва адвокат закончил защитительную речь, как вокруг него самого образовалась пустота.
Он вытер пот со лба и с мучительным беспокойством стал ожидать выступления своего противника.
Адвокат г-на Сарранти был молодой человек, сторонник партии республиканцев; впервые он выступил в суде всего год назад и сразу же стал известен в своем кругу.
Был он сыном одного из наших самых прославленных ученых: его звали Эмманюэль Ришар.
Господин Сарранти был связан с его отцом, и молодой адвокат пришел предложить свои услуги по рекомендации отца.
Г-н Сарранти принял предложение.
Молодой человек встал, положил свою шапочку на скамью, откинул со лба длинные темные волосы и, побледнев от волнения, начал.
В зале воцарилась тишина с той минуты, как он собрался говорить.
- Господа! - произнес он, пристально глядя на судей. - Пусть вас не удивляет, что первое мое слово - крик боли и возмущения. С того мгновения, как я увидел, что назревает чудовищное обвинение, которое, надеюсь, так ни во что и не выльется, я едва сдерживаю свои чувства, однако господин Сарранти запрещает мне отвечать на него. Мое раненое сердце обливается кровью и глухо стонет в груди.
В самом деле, я присутствую при совершении чудовищной несправедливости.
Человек почтенный и почитаемый, старый солдат, проливавший кровь во всех наших великих битвах за того, кто был его соотечественником, господином и другом; человек, в душу которого ни разу даже не закралась дурная мысль, который ни разу не запачкал рук недостойным делом, этот человек, явившийся сюда с высоко поднятой головой, чтобы ответить на обвинение, способное порой составить честь обвиняемому, говорит вам:
'Я рисковал головой, вступив в заговор, способный опрокинуть трон, сменить династию, перевернуть целую империю. Я проиграл. Отдаю себя в ваши руки'. В ответ же он слышит: 'Замолчите! Вы не заговорщик, а вор, похититель детей и убийца!'
Согласитесь, господа, нужно быть весьма сильным, чтобы, не дрогнув, встретить это тройное обвинение. И мой подзащитный - действительно сильный человек. Ведь на все это он отвечает следующее: 'Если я был способен на все то, в чем вы меня обвиняете, то проницательный господин с орлиным взором, так хорошо разбиравшийся в людях, не подал бы мне руки, не назвал бы своим другом, не приказал бы мне: 'Ступай!..'
- Простите, мэтр Эмманюэль Ришар, - прервал его председатель. - Кого вы имеете в виду?
- Я говорю о его величестве Наполеоне Первом, коронованном в тысяча восемьсот четвертом году в Париже, императоре Французском, коронованном в тысяча восемьсот пятом году в Милане, короле Итальянском, скончавшемся в плену на острове Святой Елены пятого мая тысяча восемьсот двадцать первого года, - громко отчеканил молодой адвокат.
Невозможно передать впечатление, которое произвели эти слова на собравшихся: их охватила дрожь.
В те времена Наполеона было принято называть узурпатором, тираном, корсиканским людоедом. Вот уже тринадцать лет, со дня его падения, никто не произносил вслух даже наедине с лучшим другом того, что Эмманюэль Ришар проговорил во всеуслышание перед судьями и публикой.
Жандармы, сидевшие по обе стороны от г-на Сарранти, повскакали с мест и ждали от председателя одного взгляда, одного жеста, чтобы наброситься на дерзкого адвоката.
Его спасла собственная безумная дерзость; члены трибунала оцепенели от неожиданности.
Господин Сарранти схватил молодого человека за руку.
- Сейчас же прекратите! - проговорил он. - Во имя вашего отца прошу вас не компрометировать себя.
- Во имя вашего отца и моего тоже - продолжайте! - вскричал Доминик.
- Вы, господа, - не унимался Эмманюэль, - были свидетелями процессов, на которых обвиняемые опровергали показания свидетелей, отрицали очевидные доказательства, молили королевского прокурора о пощаде. Вы видели такое не раз, почти всегда так и бывает... Мы же, господа, прш отовили вам зрелище поинтереснее.
Мы хотим вам сказать:
'Да, мы виновны, и вот доказательства нашей вины; да, мы замышляли против внутренней безопасности государства, и вот доказательства этого преступления; да, мы хотели изменить форму правления, и вот доказательства; да, мы плели заговор против короля и членов королевской фамилии, и вот доказательства; да, мы виновны в оскорблении величества, и вот доказательства; да, да, мы заслужили наказания за отцеубийство, и вот доказательства; да, мы просим, чтобы нас отправили на эшафот босиком и с темной вуалью на голове, как того требуют наш долг, наше желание, наш обет...'
Из уст всех присутствовавших вырвался крик ужаса.
- Замолчите! Замолчите! - зашикали со всех сторон на юного фанатика. Вы его губите!
- Говорите! Говорите! - приказал г-н Сарранти. - Я хочу, чтобы именно так меня защищали.
Публика взорвалась аплодисментами.
- Жандармы! Очистить зал! - закричал председатель.
Повернувшись к адвокату, он продолжал:
- Мэтр Эмманюэль Ришар! Лишаю вас слова!
- Теперь это не имеет значения, - заметил адвокат. - Я исполнил то, что мне было поручено, и сказал все, что хотел.
Он обратился к г-ну Сарранти с вопросом:
- Вы удовлетворены, сударь? Правильно ли я исполнил вашу волю?
Вместо ответа г-н Сарранти обнял своего защитника.
Тем временем жандармы бросились исполнять приказание председателя; однако возмущенная толпа взревела так, что председатель понял: дело это не только трудное, но и небезопасное.
Вполне мог вспыхнуть мятеж, а в общей свалке г-на Сарранти могли похитить.
Один из судей склонился к председателю и шепнул ему на ухо несколько слов.
- Жандармы! - проговорил тот. - Займите свои места. Суд призывает присутствующих к порядку.
- Тихо! - крикнули в толпе.
И все сейчас же умолкли, будто привыкли повиноваться этому голосу.
С этого момента вопрос был поставлен четко: с одной стороны - заговор, освященный именем императора и клятвой верности, что превращало его не только в щит, но в пальмовую ветвь так называемого преступника, с другой стороны - общественное обвинение, решившееся преследовать г-на Сарранти не как политического преступника, виновного в оскорблении его величества, а вора, похитившего сто тысяч экю и двух детей, а также убийцу Урсулы.
Защищаться - значило бы допускать эти обвинения; отвергать их шаг за шагом, одно за другим - означало бы допустить их существование.
По приказанию г-на Сарранти Эмманюэль Ришар вел себя так, будто и не слышал о тройном обвинении, выдвинутом королевским прокурором. Он предоставлял публике судить о необычной позиции обвиняемого,
