– О! О! – воскликнули одновременно герцог Майеннский и кардинал.
– Продолжайте, – сказал Меченый, – тут появляется какой-то просвет.
– Ибо Карл Лотарингский должен был наследовать своему брату Лотарю, если род Лотаря прекратится; род Лотаря прекратился; стало быть, господа, вы единственные законные наследники французской короны.
– Смерть Христова! – сказал Шико. – Это гадина еще ядовитее, чем я думал.
– Что вы на это скажете, братец? – в один голос спросили Генриха Гиза кардинал и герцог Майеннский.
– Я скажу, – ответил Меченый, – что, на нашу беду, во Франции существует закон, который называется салическим, и он сводит к нулю все наши претензии.
– Этого возражения я ожидал, монсеньер, – воскликнул Давид с гордым видом человека, честолюбие которого удовлетворено, – но помните, когда был первый случай применения салического закона?
– При восшествии на престол Филиппа Валуа в ущерб Эдуарду Английскому.
– А какова дата этого восшествия? Меченый поискал в своей памяти.
– Тысяча триста двадцать восьмой год, – без запинки подсказал кардинал Лотарингский.
– То есть триста сорок один год после узурпации короны Гуго Капетом; двести сорок лет после прекращения рода Лотаря. Значит, к тому году, когда был принят салический закон, ваши предки уже двести сорок лет имели права на французскую корону. А каждому известно, что закон обратной силы не имеет.
– Да вы ловкач, мэтр Николя Давид, – сказал Меченый, рассматривая адвоката с восхищением, к которому примешивалась, однако, доля презрения.
– Это весьма остроумно, – заметил кардинал.
– Это просто здорово, – высказался герцог Майеннский.
– Это восхитительно! – воскликнула герцогиня. – И вот я уже принцесса королевской крови. Теперь подавайте мне в мужья самого германского императора.
– Господи боже мой, – взмолился Шико, – ты знаешь, что у меня к тебе была только одна молитва:
«Ne nos inducas in teutationera, et libera nos ab advo-catis»20.
Среди общей шумной радости один только герцог де Гиз оставался задумчивым.
– Неужели человек моей породы не может обойтись без подобных уловок? – пробормотал он. – Подумать только, что люди, прежде чем повиноваться, должны изучать пергаменты, вроде вот этого, а не судить о благородстве человека но блеску его глаз или его шпаги.
– Вы правы, Генрих, вы десять раз правы. И если бы судили только по лицу, то вы были бы королем среди королей, ибо говорят, что все другие принцы по сравнению с вами просто мужичье. Но для того, чтобы подняться на трон, существенно важное значение имеет, как уже сказал мэтр Николя Давид, хороший процесс, а чтобы выиграть его, надо, как сказали вы, чтобы герб нашего дома не уступал гербам, висящим над другими европейскими тронами.
– Ну тогда эта генеалогия хороша, – улыбнулся Генрих де Гиз, – и вот вам, мэтр Николя Давид, двести золотых экю, их просил у меня для вас мой брат Майенн.
– А вот и еще двести, – сказал кардинал адвокату, пока тот с глазами, блестящими от радости, опускал монеты в свой большой кошелек. – Это за выполнение нового поручения, которое мы хотим вам доверить.
– Говорите, монсеньер, я весь к услугам вашего преосвященства.
– Эта генеалогия должна получить благословение нашего святого отца Григория Тринадцатого, но мы не можем поручить вам самому отвезти ее в Рим. Вы слишком маленький человек, и двери Ватикана перед вами не откроются.
– Увы! – сказал Николя Давид. – Я человек высокого мужества, это правда, но низкого рождения. Ах, если бы я был хотя бы простым дворянином!
