дивный голос, но его попытка не увенчивается успехом. В поле зрения Бюсси – только молодой, ладный мужчина, который, повинуясь сделанному ему приглашению, снял с глаз повязку и растерянно оглядывает комнату.
«Пусть убирается к дьяволу», – думает Бюсси. И хочет выразить свою мысль словами или жестом, но ни голос, ни руки ему не повинуются.
– А, вот теперь я понимаю! – восклицает молодой мужчина, приближаясь к постели. – Вы ранены, не так ли, мой любезный господин? Ну что ж, попробуем вас заштопать.
Бюсси рад бы ответить, но знает, что для него это невозможно. Глаза его застилает ледяной туман, и словно тысячи острых иголок впиваются в кончики пальцев.
– Неужели рана смертельна? – слышит он все тот же нежный голос, исполненный такого горестного сочувствия, что у Бюсси выступают на глазах слезы, теперь уже он не сомневается – голос принадлежит даме с портрета.
– Еще не знаю, сударыня, минуту терпения, и я отвечу на ваш вопрос, – говорит молодой мужчина, – а пока что он опять сознание потерял.
И это было все, что смог разобрать Бюсси, ему еще показалось, что он слышит удаляющееся шуршание юбки, потом ему, словно раскаленным железом, пронзили бедро, и последние искры сознания, еще тлевшие в его мозгу, разом потухли.
Впоследствии Бюсси никак не мог определить, какое время продолжался его обморок.
Когда он очнулся, холодный ветер обдувал ему лицо, слух царапали какие-то хриплые и крикливые голоса. Он открыл глаза – посмотреть, не фигуры ли это с гобеленов пререкаются с фигурами на потолке, и, рассчитывая найти портрет на месте, завертел головой в разные стороны. Но не было ни гобеленов, ни потолка, да и сам портрет исчез бесследно. Справа от Бюсси стоял мужчина в серой блузе и повязанном вокруг пояса белом, замаранном кровью, переднике, слева монах из монастыря святой Женевьевы, склонившись, поддерживал ему голову, прямо перед Бюсси какая-то старуха бормотала молитвы.
Блуждающий взор молодого человека вскоре остановился на возвышавшейся впереди каменной стене, скользнул вверх по ней, измеряя высоту, и раненый узнал Тампль, угловую башню Бастилии. Холодное, блеклое небо над Тамплем робко золотили первые лучи восходящего солнца.
Бюсси лежал просто-напросто на улице или, вернее, на краю рва, и этот ров был рвом Тампля.
– Ax, благодарю вас, добрые люди, что взяли на себя труд принести меня сюда, – сказал Бюсси. – Мне не хватало воздуху, но ведь можно было открыть окна в комнате, мне было куда покойнее там – на моей постели с белыми с золотом занавесками, чем здесь – на сырой земле. Ну да, не в этом дело…У меня в кармане, если только вы не позаботились сами расплатиться с собой за свои труды, что было бы весьма предусмотрительно с вашей стороны.., так вот у меня в кармане найдется десятка два золотых экю. Они ваши, друзья мои, забирайте их.
– Но, сиятельный господин, – сказал мясник, – мы вовсе не переносили вас сюда, вы лежали здесь, на этом самом месте, мы шли мимо рано утром и увидали вас.
– Вот дьявол, – выругался Бюсси, – а молодой лекарь тут был?
Присутствующие переглянулись.
– Все еще бредит, – заметил монах, сокрушенно качая головой.
Затем он обратился к Бюсси:
– Сын мой, я думаю, что вам подобало бы исповедаться.
Бюсси испуганно посмотрел па монаха.
– Тут не было никакого лекаря, наш бедный, добрый молодой человек, – запричитала старуха. – Вы лежали здесь, один-одинешенек и холодный, как покойничек. Гляньте, вокруг вас все снежком запорошило, а под вами земля черная.
Бюсси почувствовал боль в боку, вспомнил, что получил удар шпагой, просунул руку под плащ и нащупал перевязь, а под ней – на ране носовой платок, па том самом месте, куда он его подложил накануне.
– Ничего не понимаю, – сказал он.
Воспользовавшись полученным разрешением, все, кто стоял около Бюсси, не мешкая, поделили между собой содержимое кошелька, осыпая его владельца громкими выражениями сочувствия.
– Ладно, – сказал Бюсси, когда дележка закончилась, – все это прекрасно, друзья мои. Ну а сейчас доставьте меня домой.
