Как только завтрак кончился, король вместе с Шико удалился в свою комнату переодеться в одежды кающегося и через некоторое время вышел оттуда босой, подпоясанный веревкой, в низко надвинутом на лицо капюшоне.
Придворные за это время успели облачиться в такие же наряды.
Погода стояла прекрасная, мостовая была устлана цветами. Говорили, что переносные алтари будут один богаче другого и особенно тот, который монахи монастыря святой Женевьевы устроили в подземном склепе часовни.
Необъятная толпа народу расположилась по обе стороны дороги, ведущей к четырем монастырям, возле которых король должен был сделать остановки, – к монастырям якобинцев, кармелитов, капуцинов и монахов святой Женевьевы.
Шествие открывал клир церкви Сен-Жермен-л'Оксе-руа. Архиепископ Парижа нес святые дары. Между архиепископом и клиром шли, пятясь задом, юноши, размахивавшие кадилами, и молодые девушки, разбрасывавшие лепестки роз.
Затем шел король, босой, как мы уже сказали, в сопровождении своих четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.
За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме, а за герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими сановниками короля, которые шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.
И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.
Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни.
Крийон и французская гвардия хотели было последовать за королем, но он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.
Было около шести часов вечера, когда, после остановки у нескольких переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства с его кружевной резьбой и монахов святой Женевьевы во главе с их приором, выстроившихся на трех ступенях порога для встречи его величества.
Во время перехода к аббатству, от места последней остановки в монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с утра находившийся на ногах, почувствовал себя дурно от усталости и спросил разрешения у короля удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.
После чего дворяне герцога отделились от процессии и ушли вместе с ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога, а не короля.
Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались на следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.
У порога аббатства король, под тем предлогом, что Келюс, Можирон, Шомберг и д'Эпернон нуждаются в отдыхе не меньше Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.
Архиепископ с утра совершал богослужение и так же, как и другие священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел этих святых мучеников и, дойдя, как мы уже говорили, до входа в аббатство, отослал их всех.
Потом, обернувшись к приору Жозефу Фулону, он сказал гнусавым голосом:
– Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя в вашем уединении.
Приор поклонился.
Затем, обращаясь к тем, кто выдержал этот тяжелый путь и вместе с ним дошел до аббатства, король сказал:
– Благодарю вас, господа, ступайте с миром.
Каждый отвесил ему низкий поклон, и царственный кающийся, бия себя в грудь, медленно взошел по ступеням в аббатство.
Как только Генрих переступил через порог аббатства, двери за ним закрылись.
Король был столь глубоко погружен в свои размышления, что, казалось, не заметил этого обстоятельства, в котором к тому же ничего странного и не было: ведь свою свиту он отпустил.
