книжных шкафах, сверкал на стеклах очков солидных людей, развалившихся в глубоких удобных креслах. Эта тишина нарушалась только шелестом газетных листов, музыкальным боем часов и короткими фразами, которыми изредка перебрасывались посетители. Библиотечный зал — “самое тихое место в Берлине” — был излюбленным уголком высшей денежной знати. Сюда приходили они отдохнуть “в своем кругу” от лихорадочной суеты делового дня; нужно было иметь капитал не меньше миллиона, чтобы проникнуть в стены этого клуба.
Роденшток, полный, пожилой человек с сонными, заплывшими глазками и ленивыми движениями, — владелец большого завода сельскохозяйственных машин — отбросил в сторону газету, попыхтел сигарой и вяло спросил своего соседа, тонкого, остролицего банкира Кригмана:
— Вы читали это?.. “Новая эра в истории человечества. Величайшее изобретение. Нет больше голода”.
Кригман молча, движением кошки, поймавшей мышь, схватил газету и быстро пробежал газетную заметку. Отбросив в сторону золотое пенсне, он с недоумением посмотрел на Роденштока.
— Я не совсем понимаю. Это шутка или очередная газетная утка?
— Боюсь, что это бомба. Бомба страшной разрушительной силы, которая может взорвать всех нас.
— Но разве это мыслимо? “Вечный хлеб” — химера.
— Черт возьми, после аэропланов, рентгенов, радио и прочего нам пора бы уже привыкнуть к химерам. От этих ученых всего можно ожидать. Я уже наводил справки. Увы, одной химерой стало больше: “вечный хлеб” действительно существует…
Кригман тем же движением кошки схватил свое пенсне, бросил его на нос и воскликнул, нарушая тишину священного места:
— Но тогда ведь это действительно переворот!.. Что же произойдет с нашим экономическим строем? Рабочие, получив “вечный хлеб”, бросят работать…
— Рабочие не бросят работать, — довольно грубо прервал Роденшток своего собеседника. Представитель старой, “довоенной” фирмы, Роденшток презирал в душе своего собеседника, только недавно составившего себе состояние на спекуляции валютой.
— Рабочие не бросят работать, — продолжал Роденшток. — Кроме хлеба, им нужно обуваться и одеваться. Цены на хлеб падут, зато поднимутся цены на промышленные товары. И нужда заставит их работать. Но пертурбации действительно могут произойти ужасные. Все цены потерпят колоссальнейшие изменения. Сельское хозяйство уничтожится. Крестьянам нечего будет продавать городу, их покупательная способность будет убита. Мы потеряем огромный сельский рынок. Это приведет к колоссальным кризисам производства, безработице, волнениям рабочих. Целые отрасли производства, обслуживающие сельское хозяйство, принуждены будут совершенно прекратить существование. Кому нужны будут тракторы, сеялки, молотилки? Экономические потрясения вызовут сотрясения социальные, революционные. И быть может, вся наша цивилизация погибнет в этом катаклизме… Вот что такое “вечный хлеб”!
Роденшток рисовал все эти ужасы своим обычным, спокойным, вялым тоном, и это сбивало Кригмана с толку: может быть, Роденшток только шутит?
Слушая пророчество старого коммерсанта, Кригман то откидывал голову назад, втягивал ее в плечи, то, вытянув тонкую шею, выбрасывал голову вперед.
— Что же делать? — спросил он.
— Уничтожить “вечный хлеб”, весь, до последнего остатка, — ответил Роденшток. И, понизив голос, добавил: — А если понадобится, то уничтожить и “пекаря” этого хлеба.
Теперь Кригман знал, что Роденшток не шутит. Старый коммерсант, очевидно, все обдумал и принял определенное решение. Поэтому он и говорил так спокойно о таких страшных вещах. На душе Кригмана отлегло.
— А это можно… уничтожить?
— Это
— Но как? В этой газете сообщается, что “вечным хлебом” питается уже целая рыбацкая деревушка. Не можем же мы взорвать ее на воздух.
— Зачем такие ужасы? Мы просто скупим хлеб у рыбаков. Эти люди не понимают всей его ценности. Они во всю свою жизнь не видали в глаза кредитного билета в сто марок. Если им предложить тысячу, они будут считать себя обеспеченными на всю жизнь.
— А изобретатель, этот профессор Бройер?
Роденшток помолчал и затем сказал сквозь зубы:
— О нем другой разговор.
Роденшток посмотрел на часы и продолжал:
— Мои агенты уже действуют. Я послал скупщиков “хлеба” в рыбацкую деревню. И сегодня в девять Майер должен был привезти мне известие о том, как идут дела. Но он что-то запоздал.
Собеседники замолчали. Роденшток повесил голову на грудь и, казалось, дремал. Кригман вертелся в кресле, что-то бормотал. Взгляд его был сосредоточен, брови сдвинуты, — он думал.
Большие стенные часы, роняя мелодичный звон, пробили десять.
Роденшток встрепенулся и зажег потухшую сигару. В ту же минуту в комнату вошел молодой человек в штатском, но с военной выправкой. Это был секретарь Роденштока Майер.
Роденшток молча показал ему на свободное кресло около себя и, прикрыв глаза, сказал:
— Говорите.
Майер был, видимо, утомлен с дороги. Он с удовольствием опустился в мягкое кресло, откинулся, но тотчас выпрямил спину и начал свой доклад:
— Мы не можем похвалиться успехом, господин Роденшток. Несмотря на все наши старания и уговоры, рыбаки решительно отказывались продать нам “тесто”, как они называют “вечный хлеб”. Они не хотели с нами даже разговаривать. И только когда мы предложили каждому рыбаку по три тысячи марок, они стали колебаться.
— Скоты! — пробурчал Роденшток.
— И все же не соглашались. Пришлось поднять цену до пяти тысяч…
— Грабители!..
— Тогда двое из них согласились: Фриц и Людвиг, как называли их. Фамилии их я еще не знаю.
— Ага, все-таки согласились?
— Да, и с остальными пошло легче. Мы уже скупили тесто более чем у половины рыбаков и надеялись к вечеру закончить скупку “хлеба”, но тут обнаружилось одно обстоятельство, которое заставило меня прекратить скупку до получения ваших дальнейших распоряжений.
Роденшток поднял веки и сонно спросил:
— Какое обстоятельство?
— Вся операция имела смысл только в том случае, если нам удастся скупить весь “хлеб” до последнего грамма. Однако оказалось, что Фриц и Людвиг утаили часть “хлеба” “на вырост”, как они говорили.
— Мошенники!
— Об этом они проболтались своим односельчанам, похваляясь перед ними, как-де хорошо им удалось одурачить скупщиков. А рыбаки, продавшие нам “хлеб” без остатка, конечно, были огорчены тем, что не поступили так же, как Фриц с Людвигом. И с досады выдали своих односельчан. Несчастье в том, что мы не знаем точно количества запасов теста, и потому нет никакой гарантии, что нам удастся извлечь весь “хлеб”, особенно после того урока, который нам дали Фриц и Людвиг. Вот почему я прекратил дальнейшую скупку “вечного хлеба”. По этой же причине я не приступал к выполнению и второй задачи, в отношении профессора Бройера.
Лицо Роденштока было еще сонно, но его брови уже ползли к переносице, собирая в складки кожу на лбу. Майер знал, что значит эта перемена, и вытянулся еще больше.
— Скверно, — тихо сказал Роденшток, но в этом тихом голосе уже слышался отдаленный удар грома.
— Скверно! — повторил он неожиданно громко, и лицо его побагровело.
