Возле кабины столпились негры и индейцы. Толстяк позабавил их. Свежий воздух вернул ему дар речи, и он кричал, чертыхался, комично размахивал руками. Цветные зрители хохотали, как дети в балагане, и этим еще больше злили толстяка. Он проклинал и “Ноев ковчег”, и самого Ноя, и всех, кто выдумал эту чертову штуку. Он предпочитает, чтобы его зажарили живьем, но не переступит порога “ковчега”.
— Деньги обратно! — кричал он.
— Вы знаете устав общества: деньги ни в коем случае не возвращаются. Вы можете лишь продать свои акции, если найдете покупателя, — сказал неведомо откуда подоспевший коммерческий директор Коллинз.
— Не хочу я искать покупателей! Пусть тогда пропадают. Пропали бы и вы все тут вместе с “ковчегом”! Где мой аэроплан? — и он зашагал к аэродрому. Коллинз счел излишним удерживать его.
— Что с ним такое? — спросил Коллинз доктора.
— Ничего особенного, — ответил доктор. — Эти миллиардеры, не в обиду им будь сказано, стали нервны, как истеричные барышни. Вот его таблица. Работа сердца: до опыта — семьдесят четыре, после опыта — семьдесят два. Давление в артериях: до опыта — сто тридцать, после опыта — сто шестьдесят. Небольшое падение пульса и некоторое увеличение артериального кровяного давления. Я думаю, если бы производить над ним наблюдения в кабинете его банка, то в продолжение дня во время биржевой лихорадки такие колебания в работе его сердца можно было бы отметить неоднократно.
Коллинз думал, не слушая доктора, и затем перебил его:
— А знаете, нам придется отказаться от этих экспериментов над нашими акционерами и будущими участниками полета. Ведь вот этакий индивидуум не только сам сбежит, но и другим разболтает. Довольно. Для Цандера у нас уже имеется достаточный материал. Вы врач, и вы сами сможете определить, освидетельствовав человека, годен ли он для путешествия.
— Боюсь, что к нам понаедут такие развалины, которые больше годны для крематория, чем для полетов на ракетах.
— Не говорите пустяков! — строго заметил Коллинз. — Абсолютная безопасность ракетных полетов для нас не только реклама, но и цель. Забота Цандера — сделать ракету удобной и безопасной, как колыбель ребенка. И он сделает это, иначе он не стоил бы тех денег, которые мы тратим на все эти опыты.
Круто повернувшись, Коллинз поплыл в своей длиннополой дохе к конторе.
В этот день Ганс перекатался на всех каруселях, испробовал на себе “аттракционы” необычайного луна-парка. Он изучал эффекты головокружения на сен-сирской карусели, испытывая ощущения взлета, спуска, крена, поворота. Он решил побить рекорд выносливости при увеличении тяжести и заставлял вращать себя с бешеной скоростью. Многие пытались соперничать с ним, но он победил всех своих цветнокожих и белых соперников. Правда, он здорово шатался, сходя с карусели.
Особенно удивила его комната в виде вращающегося цилиндра. Она вертелась вокруг своей оси и двигалась по кругу. Здесь изучалось так называемое “кориолисово ускорение”. Когда он подходил к стенкам комнаты, где центробежный эффект был сильнее, все его тело словно наливалось свинцом. И довольно было повернуть голову, как казалось, что вся комната падала вниз или вверх, словно стенки каюты во время сильной качки. Это было весьма неприятное ощущение. Оно зависело от того, как объяснил ему впоследствии доктор, что центр, помещающийся в головном мозгу человека, при длительном вращении комнаты дает ощущение равновесия. Человек как бы забывает о вращении, и при поворотах головы у него получается впечатление нового вращения.
У стенок центробежная сила, направленная вбок, была в пять раз больше силы тяжести, и Ганс невольно “лез на стену”. Он чувствовал приступы морской болезни. С большим трудом ему удавалось поставить голову прямо и пройти от стенки к центру комнаты, где все неприятные ощущения тотчас оставляли его.
В этой комнате он проделывал всевозможнейшие опыты: пытался писать на столике, стоявшем посреди пола, садиться, вставать. Тело не слушалось его. У него словно оказалось чужое тело, не повинующееся ему, или иной мир, с иными законами движения и равновесия. Но для него это не было спортом, как для Блоттона. Нет, он упорно тренировал себя. Он знал, что в ракете, при настоящем полете, ему вместе с Винклером и Цандером придется действовать, работать в этих необычайных условиях, тогда как все пассажиры будут лежать пластом, не способные ни к чему, кроме сетования и оханья. Он думал не только о “Ноевом ковчеге”, но и о будущих полетах на “своих” ракетах. И он стоически переносил все испытания, которым сам подвергал себя.
Впоследствии в этой комнате ему пришлось провести не один день.
Он делал различные наблюдения над отклонением течения жидкостей, воздушной струи, движением насекомых, мелких животных.
Не меньший интерес вызвал в нем и вращающийся стеклянный шар. Это было подобие “межпланетного жилища”, устроенное специально для исследований поведения человека и животных под действием центробежной силы. Солнце, светившее с безоблачного неба, наполняло шар теплотой, дающей жизнь растениям, посаженным на “экваторе” шара комнаты. Вращение комнаты создавало на стенках шара центробежную силу, превышающую притяжение Земли, и растения росли здесь не вверх, как обычно, а вбок, от стенок к центру шара. Он наблюдал за их ростом, развитием.
Здесь же помещались в клетках кролики, куры, кошки. Все они, по-видимому, не замечали необычности своего бокового положения. Стенки шара для них были “низом”, землей. Кролики прыгали по клеткам, мирно ели капустные листья, морковь, куры неслись, выводили цыплят. Вода, стоявшая “отвесной стеной” по отношению к земле, не проливалась из чашек, зерна не просыпались. Когда Ганс стоял в центре шара, то все животные и растения находились по отношению к нему в вертикальном положении, словно он смотрел на обитателей этого маленького мирка сверху, лежа на отвесной скале. Но по мере того как он приближался к “экватору”, его тело также принимало постепенно отвесное положение. И, стоя около клеток, он видел стол, стоявший на полу посреди шара, так, как если бы этот стол был укреплен на стене обыкновенной комнаты.
Так как вся обстановка шара вращалась вместе с ним, то он не испытывал головокружения и даже перестал замечав вращение комнаты. Только необычайное положение тела, когда он двигался по стенкам шара, напоминало ему об этом.
В шаре была лишь десятая часть нормального количества кислорода, но Ганс не чувствовал недостатка в воздухе. Кислород выделялся растениями оранжереи, занимавшей шестнадцать квадратных метров.
Растения поглощали выделяемую им и животными углекислоту.
Здесь закладывались основы “круговорота веществ”, который должен был дать будущим небесным путникам все необходимое для жизни, если полет их затянется или на иных планетах окажется недостаток атмосферы и питания.
Осмотрел Фингер и металлический шар, который заключал в себе “кусочек межпланетного пространства”. В этот шар вела двойная дверь с камерой, как в кессон, и входить в него можно было только в особых костюмах, вроде водолазных. Цандер немало поработал над этими костюмами. Пришлось создать особую лабораторию для испытания различных материалов, которые обеспечили бы, с одной стороны, почти абсолютную нетеплопроводность, а с другой — достаточную прочность.
— А нельзя замерзнуть в таких костюмах, находясь в мировом пространстве? — спросил Ганс.
— Окраска одежды и действие солнечных лучей могут дать от минус двухсот до плюс ста и более градусов по Цельсию, — ответил лаборант. — Поэтому страхи перед холодом межпланетных пространств преувеличены.
— А это что за цистерны? — спросил Ганс.
— Испытание поверхности ракеты на отражение и поглощение лучей, — ответил лаборант. — Войдем внутрь этого цилиндра. — Они вошли. — Сейчас здесь темно и довольно прохладно. Цилиндр повернут к солнцу своей блестящей, полированной поверхностью, которая отражает солнечные лучи. Повернем теперь цилиндр черной матовой поверхностью. — Лаборант повернул рычаг, цилиндр начал вращаться по продольной оси так, что Гансу и его спутнику приходилось “идти на одном месте”, пока цилиндр не остановился. Не прошло и двух минут, как Ганс почувствовал, что стало заметно теплее.
