и поцелуй его пришелся в самое ухо, так что Морган открыла глаза и схватила сына.
Адам и Сет засмеялись, как два заговорщика.
— Ах вы! Почему не даете мне выспаться? — Но тут же рассмеялась: до чего же они похожи. — А ты должен вести себя получше, чем твой сын, у тебя ведь нет смягчающего обстоятельства молодости.
Сет улыбнулся, и Морган могла поклясться, что от гордости его грудь увеличилась в объеме, по крайней мере, на пару дюймов.
— Что это ты напыжился?
— Но ведь ты в первый раз признала, что он мой сын.
Она нахмурилась:
— Конечно, твой. Достаточно на него взглянуть. Наверное, нет двух других людей, похожих так, как вы с ним.
Сет с обожанием взглянул на сына:
— Знаю, но мне нравится слышать это от тебя.
— Ты словно петух в курятнике у Люпиты: такой же важный. Ну чей он еще может быть! Ведь ты единственный, с кем я…
Сет тяжело опустился на постель рядом с ней.
— Ты хочешь сказать, что я единственный, кто обладал тобой?
Она отвернулась, рассеянно наблюдая, как Адам отрывает кружево от подушки.
— Да, — прошептала она.
Он схватил ее за плечи, прижал к себе и крепко, от всего сердца поцеловал в губы:
— Я знаю, это не должно иметь никакого значения, и я все равно бы тебя любил, что бы ни случилось, но я счастлив слышать это.
— Сынок, брось портить материнское постельное белье, давай лучше я тебя прокачу на закорках по лестнице вниз, а?
Адам вскарабкался ему на плечи, и Сет пошел к выходу, но в дверях остановился:
— Почему бы тебе еще не полежать? Я отдам Адама Розелль и вернусь к тебе? Морган потерла губы, потом ухо.
— Я уже получила два очень чувствительных поцелуя сегодня утром. И больше мне не требуется.
— Но, может быть, я просто выставлю Адама за дверь? Пусть вопит, если хочет, мы его даже не услышим, — и поспешно закрыл дверь, потому что в дверь полетела подушка.
Адам пришпорил отца и громко расхохотался. Ему нравился этот человек, с ним было очень весело, все время происходило что-то интересное. Вот, например, мама сейчас бросила в него подушку. Но она никогда не швыряла подушки в других взрослых.
— Лошадка! Лошадка! — крикнул он.
Во время завтрака Сет предложил, чтобы Морган привезла Адама к реке, захватив с собой корзинку с ленчем, а он пообещал к ним присоединиться.
«Уж очень он самонадеян».
— Боюсь, я не успею. Дома много дел.
— А что такого у тебя срочного? — Он говорил так, словно она целый день валяется в постели. В ее голосе зазвучали враждебные нотки:
— На дворе сентябрь, надо делать заготовки на зиму. И кроме того, надо проверить счета и… Сет умильно взглянул вниз.
— Я уверен, что Адаму полезно было бы сегодня прогуляться.
Морган отвернулась.
— Ну, если смогу урвать время, то, может быть, мы и приедем.
— Хорошо!
Она знала, как трудно ему притворяться. Он поцеловал ее в щеку.
— Желаю удачи, жена.
— Не называй меня так. Кто-нибудь услышит. Он улыбнулся:
— Надеюсь, что услышит, жена.
— Жена, — повторил Адам.
— Нет уж, пожалуйста! Когда Гордон вернется, у тебя будет очень странный запас слов.
— Горд? — спросил Адам.
И они дружно рассмеялись над своим сообразительным сыном.
Адам все утро играл со своим ранчо. Работники время от времени вырезали для него новые предметы: и животных, и загоны, и ковбоев. Ранчо стало слишком громоздким, чтобы каждый вечер вносить его в дом, так что Сет соорудил навес для защиты его от дождя.
Морган особенно тщательно убралась в комнате Сета и затем потратила два часа на кухне, помогая Розелль приготовить чудесный ленч.
Когда все было упаковано, они с Адамом поехали на свое любимое место к реке. Сета еще не было, так что она расстелила плед и стала читать Адаму наизусть детские стишки, иллюстрируя их рисунками на грифельной доске, которую часто брала для этой цели.
— Как поживают мои жена и сын? — безмятежно спросил незаметно появившийся Сет.
«Пожалуй, он становится чересчур большим собственником».
Морган быстро открыла корзинку.
— Бриоши! Морган, ты не представляешь, как часто я вспоминал об этих маленьких булочках. В Калифорнии мне пришлось есть самую скверную в жизни еду. Какое-то время мне готовила Джесси. Не знаю, как я выжил. Она брала сковородку, разбивала яйца, но почему-то туда попадало очень много скорлупы. — Он продемонстрировал кулинарный процесс жестами. — Когда она подавала завтрак, часть яиц была совсем сырая, а часть — жесткая, как сама сковородка. Но, пожалуйста, не пытайся узнать, как ей это удавалось — это тайна за семью печатями. И я, конечно, был достаточно умен, чтобы не спрашивать.
Морган от непрерывного смеха ослабела.
— Но я еще не рассказывал тебе о ее печенье. Оно было такое тягучее, что вязло в зубах, но его можно было тянуть на расстояние вытянутой руки. Вот, пожалуйста, объясни, как такое возможно. Никто не осмеливался ее спрашивать об этом. Ведь это восьмое чудо света.
Морган так хохотала, что у нее заболел живот. Да, она могла представить себе, как Джесси готовит свое печенье. Раз или два ей приходилось пробовать ее стряпню. Ах, хорошо бы послать Жан-Полю рецепт такого замечательного печенья.
Адам протянул грифельную доску отцу и сказал:
— Лошадку.
Но Сет написал: «Сет любит Морган всем сердцем». И подал ей доску. Она взглянула ему прямо в глаза и поняла, что это правда. Она вытерла слезы, навернувшиеся от смеха, стерла то, что он написал, и нарисовала для Адама лошадку.
— А теперь надо опять идти работать. Поцелуешь меня на прощание? В щеку.
Она засмеялась: он поступал так же, как и Адам, когда хотел чего-нибудь добиться от нее.
— Хорошо, я поцелую тебя в щеку. — Она встала и прижалась к нему, а он к ней. Когда их губы встретились, Морган их не отвела.
— Ты не забудешь меня? — И он улыбнулся, глядя в ее полузакрытые глаза. Потом он повернулся к Адаму: — Обнимешь папу, сынок?
Адам так и впрыгнул в раскрытые объятия. Сет подбросил мальчика в воздух и затем потерся щетинистыми усами о его шейку. Ребенок зашелся от восторга. И Сет ушел, приветственно махнув им рукой.
Когда они вернулись домой, Адама уложили спать. Морган тоже разделась и легла в постель. Когда же она поняла, что все еще любит Сета? Может быть, тогда, когда прочла слова, написанные на грифельной доске? Да, на этот раз ему можно верить, на него можно положиться.
А как насчет той ужасной ночи в Сан-Франциско, когда он ее оскорбил? Но воспоминание о той ночи уже не было таким ярким и болезненным. Теперь перед ее мысленным взором стояли другие картины:
