блюд? С ума сойти!
– Неужели у брата каждый день подавали обед из двенадцати блюд?
– Нет, сэр, только из восьми. Но мы подумали – это ваш первый обед в Фэрли-Парк…
– Мне вполне хватит трех.
Берти, быть может, свихнулся на обедах, но Стюарту было почти – или совсем – безразлично что есть.
– Но меню уже составлено, сэр, – возразила миссис Бойс. – Не угодно ли взглянуть?
– Нет, не нужно. Дайте знать кухарке – не более трех блюд.
Минуту-другую лицо миссис Бойс сохраняло такое выражение, словно он велел ей вступить в рукопашную схватку с крокодилом на нильском берегу. Потом она сдалась:
– Хорошо, сэр.
После ухода миссис Бойс Стюарт закрыл дверцу гардероба и подошел к кровати. На какой половине спал Берти? Он решил исследовать ночной столик слева от изголовья и обнаружил там две книги философского содержания – автором обеих, разумеется, был Эпикур – и пузырек с остатками лауданума.
Насколько Стюарту было известно, брат не вел дневника. Так что приходилось довольствоваться книгами и снотворным, чтобы заглянуть в частную жизнь Берти. Стюарт обошел постель кругом и выдвинул ящички ночного столика справа.
Там он нашел только носовой платок, один из дюжин точно таких же, что лежали в гардеробе. Не совсем подходящий предмет, чтобы поведать что-нибудь о личности хозяина. Стюарт развернул платок.
– Платок не был чистым, впрочем, и грязным тоже. На ткани виднелись полупрозрачные пятна. Стюарт уловил слабый запах сливочного масла и поднес платок к носу.
Масло и острая нотка лимона, сладость сахара. Стюарт снова осмотрел носовой платок. Белая льняная ткань отличного качества, в уголке инициалы Берти. Похоже, Берти завернул в него кусочек пирожного или выпечки, а потом сложил платок аккуратным квадратом и засунул в дальний уголок ящика ночного столика. Края платка слежались, прижатые к стенкам ящика.
Неужели Берти хранил его ради запаха? Стюарт еще раз понюхал платок. Самый обычный запах. Что это было? Кусок лимонного пирога? Что может быть интересного, памятного или важного, связанного с ароматом лимонного пирога?
Стюарт сделал глубокий вдох, пытаясь впитать в себя скрытые нюансы запаха. Совсем слабый запах, однако с каждым вдохом он становился все неуловимей и прекрасней, пока не рассыпался искрами. Ему вдруг отчетливо представилась южная страна, лимонные деревья, цветущие под кобальтовыми небесами.
Стюарт отнял от лица платок, до глубины души пораженный завораживающей силой запаха и собственной реакцией. Всего-навсего лимонный пирог; он никогда не сходил с ума по пирогам. Тем не менее он снова поднес платок к носу и закрыл глаза. Вполне можно поверить, что находишься в саду средиземноморской виллы, в окружении лимонных деревьев в кадках, сплошь увешанных плодами цвета солнца.
Будь Берти сейчас жив, он мог бы рассказать Стюарту, зачем хранил платок и что было в этом платке, источающее соблазнительный запах, навевающий столько воспоминаний.
Но Берти был мертв.
Стюарт бросил платок в ящик и закрыл его.
Столовая в Фэрли-Парк напоминала пещеру, в которой гуляли сквозняки. Стюарт предупредил Прайора, чтобы обед ему подали в библиотеку, где стены были цвета сливок.
Получив такое указание, Прайор пришел в неописуемое волнение, почти как миссис Бойс. Стюарту даже показалось, что дворецкий вот-вот схватится за грудь и упадет замертво. Но отличная выучка помогла ему взять себя в руки.
– Да, сэр, – пробормотал он. – Мы найдем там место. Прайор и его подручные накрыли на письменном столе красного дерева, потому что за читальным столом устроился Стюарт, чтобы просмотреть ворох бумаг. Он уже ознакомился с законопроектами относительно использования удобрений, колючей проволоки и доставки почты, когда мимо него прошествовал лакей с супницей.
– Обед подан, сэр, – возвестил Прайор.
Стюарт уселся за письменный стол и раскрыл «Тайме», чтобы прочесть статью о ходе расследований инцидента в Париже, где анархисты взорвали бомбу. Краем глаза он видел, как неодобрительно переглядываются Прайор и два лакея. Словно он читал не главную газету страны, а потрепанный экземпляр «Фанни Хилл».[7] Потом Прайор прочистил горло и поднял крышку супницы.
Внезапно царящий в библиотеке запах старых книг и старого сигарного табака сменился благоуханием летнего утра, созревающих на своих плетях упругих огурчиков. Стюарт даже оторвался от газеты, чтобы, взглянуть на то, что пахло столь замечательно. Прайор поставил перед ним тарелку с густым прозрачным овощным супом.
Стюарт сделал осторожный глоток. Суп взорвался на языке фейерверком вкусовых ощущений – сочных, свежих, насыщенных, словно ешь солнечный свет и зелень чудесного июньского полдня. Изумленный Стюарт сделал нечто такое, чего не делал практически никогда – отложил газету, – и уставился в тарелку.
Медленно поднес ко рту вторую ложку. Нет, он не ошибся. Суп действительно был необычайно хорош. Стюарт попытался распробовать вкус каждого ингредиента: огурцов, лука, малой толики чеснока, топленого масла, сливок. Ничего необычного, причудливого или особо изысканного. Тем не менее это было… изумительно.
Еда была ему безразлична. Давным-давно безразлична. Просто пища, чтобы поддерживать здоровье и жизнь, ничего больше. Обед в «Серебряной башне» ничем не отличался от обеда в дешевой забегаловке, где подавали рыбу с жареной картошкой. Просто обед.
Но вот это не просто обед. Этот суп был опасен и непредсказуем, как присутствие полуодетой женщины в келье монаха, который дал обет целомудрия.
Стюарт положил ложку на стол. Тридцать лет назад он бы умолял дать ему хотя бы еще один глоток. Двадцать лет назад он был бы заворожен открытием, что его способность чувствовать вкус не умерла навсегда. Десять лет назад он мог бы принять это внезапное воскрешение за предвестие грядущего чуда, чудеснейших вещей, которых он желал с упорством похороненного глубоко в земле семечка, пробивающегося к морю света наверху.
Сегодня ему просто хотелось читать за обедом газету, да так, чтобы его не отвлекала – и уж тем более не потрясала до глубины души – миска с супом.
Но пальцы снова схватили ложку, погрузили ее в суп. Рука поднялась, чтобы нести ложку ко рту. Он даже наклонился чуть ближе – на долю дюйма. Стюарт заставил себя сунуть ложку обратно в суп. Слишком поздно. Он слишком стар. Привык быть безразличным к еде.
Он снова взялся за газету, хотя не вполне понимал, что читает – о бомбе в Париже или выборах в Америке.
Воцарилась неловкая пауза. Потом дворецкий унес суп.
Обед можно было сравнить с разгромом римлян при Карфагене.
Верити была озадачена, когда мистер Сомерсет категорически приказал подавать обед всего из трех блюд, но не слишком встревожена. Если она настолько хороша в своем деле, как сама полагает, хватит и одного блюда. Хватит и одной ложки!
Новость о супе дошла до нее не сразу. Ведь то, что уносили со стола, попадало скорее в моечную, чем на кухню.
В качестве второго блюда Верити предложила свежее выловленных креветок, кремово-розовых, плавающих в нежнейшем соусе из белого вина. Наряду с креветками она послала с полдюжины закусок: слегка поджаренных устриц, мидий в собственном соку, засахаренные каштаны, горошек в масле, жареный картофель с сыром и тушеный порей.
После первых отягощенных горестными мыслями двух месяцев ученичества у месье Давида, в доме маркизы Лондондерри, Верити узнала, к собственному изумлению и удивлению всех вокруг, что наделена кулинарным талантом. У нее обнаружились чувствительный нос, неиспорченный вкус и ловкость рук, которая сделала бы честь цирковому фокуснику.
Но Верити всегда готовила по инструкциям – у месье Давида, кому довелось учиться у великого месье Сойера, а также готовить при дворе Наполеона Третьего, накопилась уйма рецептов, ради которых многие повара согласились бы дать на отсечение руку, держащую нож. Так было, пока Верити не встретила Его, человека, неспособного найти удовольствие в еде. Он лишь смотрел с тоской во взгляде, как она ест, и ест, и ест.
Именно тогда она стала задумываться о желаниях, страхах, радостях и горестях, столь прихотливо сплетенных в некую простую сущность под названием «еда». Именно тогда начала она готовить целенаправленно, не просто для того, чтобы заработать денег, иметь кусок хлеба и крышу над головой, а для того, чтобы насытить голод иного порядка, простирающийся куда дальше, чем потребности желудка.
При этом что бы Верити ни делала, она всегда держала в памяти Его. Иногда воспоминания об этом мужчине всплывали в ее голове огненным тавром. В другой раз это был всего лишь легкий ветерок грусти, обдувавший ее мысли. Но всегда над самым порогом сознания, рефреном витало: если однажды ей представится шанс готовить для него… готовить, для него…
Приготовленная Верити еда приобрела налет чувственности. В ней были нежность поцелуя, ярость схватки в высокой траве летним днем, пристальный взгляд любовника. Она создавала новые блюда – кушанья скромные и в то же время экстравагантные, – думая лишь об одном: сломать воздвигнутый временем барьер, вернуть его в те годы, когда утраты еще не успели обездолить его, лишив одного из основных наслаждений.
Она хотела преподнести ему счастье на блюде. Один кусочек, ей большего не требуется. Действительно, так и вышло – один кусочек. Мистер Прайор собственной персоной явился в кухню и отвел ее в сторону, чтобы, кое-что сообщить. А когда перед мистером Сомерсетом поставили вторую перемену, он выбрал одно блюдо, попробовал, пожевал с суровым
