разные люди. Я как раз думала, что, если мы муж и жена, то будем в чем-то состязаться друг с другом. И во владении оружием тоже. Ведь это так интересно!
Он уже отнял руку от ее лона.
– Нет, – сказал он, – ты не станешь ни с кем сражаться, и никто не посмеет тебя обидеть. Ты будешь под моей защитой.
– Да, я ваша супруга и ваш вассал, – проговорила она все так же серьезно, даже торжественно, но слишком по-детски. – И мой меч в вашем распоряжении.
Он не сдержал смеха.
– Будь уверена, я не воспользуюсь им.
– Им воспользуюсь я!
Похоже, она давала клятву перед битвой. Как ему надоело слушать такое!
– Я сказал только сейчас, – жестко повторил он, – что оружие тебе не пристало!
И тогда у нее вырвались слова, которых она произносить не хотела, но остановиться не могла:
– Мне оно нужно не только для того, чтобы защищать себя или вас. Я должна отомстить за отца!
В его глазах она уловила презрительное удивление и быстро отвернулась, чувствуя, как в душе поднимается злость. Он тоже откинулся на подушки и холодно сказал:
– Довольно. Тебе пора спать.
Ответа, который донесся до его ушей, он не ожидал.
– Со мной нельзя разговаривать как с надоевшим слугой. Я никогда им не буду! – В ее тоне прорвалась сдерживаемая ярость.
Поворачиваясь к ней спиной, он пробормотал:
– Ты будешь тем, чем я прикажу.
Ей хотелось ударить его кулаком в спину, но она сдержалась, ответив с ледяным спокойствием:
– Вы – мой супруг, но не мой командир на поле боя, И я буду подчиняться только тем вашим приказам, которым захочу подчиниться.
Карлейль промолчал.
Двумя днями позднее, когда они уже пересекли границу, все в отряде знали, что между лордом и леди Карлейль пробежала кошка.
В Джедборо, на одном из последних привалов, Джон Карлейль решил наконец побеседовать с братом Уолдефом о том, что его не могло не тревожить все последние дни.
– Пойдемте в монастырский сад, брат, – сказал он ему, – где нас не будут слышать.
Цистерцианец опустил в рукав свой требник и без возражений последовал за Карлейлем. Он догадывался, о чем тот хочет с ним говорить.
– Расскажите мне все, что знаете о моей жене, – попросил Карлейль.
И первыми словами монаха был вопрос:
– Она пытается убедить вас, что, взяв ее в жены, вы совершили плохую сделку?
Ответ прозвучал мгновенно:
– Нет, скорее пробует втянуть меня в еще худшую. Монах понимающе улыбнулся.
– Я впервые познакомился с ней, когда она была семилетним ребенком, – так начал он. – Ее отец дал ей то, что мог дать, чем сам владел лучше всего, – научил пользоваться колющим оружием. Я никогда не видел ни одного мальчишки ее лет, который бы лучше ее умел обращаться с оружием. Конечно, она слабее мальчика, но Уоллес знал способы, благодаря которым более слабый солдат не уступит более сильному, и она овладела всеми его уловками. Он занимался с ней каждый Божий день без устали, для нее не было большей награды, чем его одобрение. Она жила ради этого.
– А для чего она жила потом?
– Потом, наверное, для того же самого, пускай даже на расстоянии, поскольку они с отцом пребывали в разных местах. Но кроме боевых упражнений, ее учили грамоте и еще кое-чему.
– А теперь? Что для нее главное теперь, как вы думаете? Ради чего она хочет жить?
– После его смерти на эшафоте – ради отмщения тем, кто предал его в руки англичан, – ответил Уолдеф.
– Она знает... подозревает кого-нибудь? Монах горестно покачал головой.
– Всех и каждого. К примеру, вас, милорд.
– Меня? – вскричал Карлейль. Собеседник наклонил голову.
– Да, и я вынужден был поклясться перед ней на кресте, что вы неповинны в преступлении против ее отца. Иначе, думаю, вместо того чтобы протянуть вам обручальный перстень, она кинулась бы на вас с мечом или кинжалом.
– Помнится, вы вскользь предупреждали меня о подобной угрозе, – проговорил Карлейль с натянутой улыбкой. – Будто она может перерезать мне горло. Только не сказали, за что. Слава Богу, благодаря вам я могу теперь не опасаться.
Монах сконфуженно пожал плечами.
– По правде говоря, я не питаю полной уверенности, что она поверила мне. Ни тогда, ни сейчас. – Он поднял голову, глядя на высоченного хмурого собеседника. – История с отцом и явилась причиной вашего разлада?
Карлейль не стал оспаривать, что разлад был. После некоторого молчания он сказал задумчиво, словно обращаясь только к самому себе:
– Какая же все-таки страстная, неуемная натура. Но зачем, черт возьми, тратить заряд своих чувств на злобу и подозрения, вместо того чтобы точно узнать, кто виновен в предательстве, и расправиться с ним?
Он осекся, видимо, осознав, что рядом совсем другой человек, служитель церкви, кого он сам позвал для разговора. И неудобно о чем-то спрашивать его.
– ...Она отталкивает вас, Карлейль? Заставляет уступить в чем-то?
– Нет, брат Уолдеф. Но она... избегает меня в главном... Отказывается принимать... высший дар любви.
Он внимательно вгляделся в лицо монаха, однако He-увидел на нем признаков удивления или непонимания.
– О да, – сказал тот, склоняя голову, – понимаю. Все обстоит так, что она отказывается от земного блаженства, а вы хотите заставить ее принять его. – Говоривший искоса взглянул на Карлейля и спросил: – Что она хочет от вас взамен? Однажды с ней уже происходило нечто подобное. Похожее на сделку.
Джону хотелось узнать, каким образом монах обо всем так быстро догадался, но он только попросил:
– Расскажите, как все было со сделкой.
– Когда сестра Мария только еще взяла Джиллиану на воспитание, она поняла, что обычное наказание не тот способ, которым можно воздействовать на такого ребенка. И тогда вместо розог, вместо лишения сладкого и всякого рода угроз она прибегала к переговорам. Они представляли собой именно переговоры двух сторон, а не просто сделку: ты – мне, я – тебе. И здесь была не победа, а достижение взаимных уступок, честного мира.
Джон слушал и удивлялся: он никогда не подозревал, что монах обладает таким красноречием. Еще он почувствовал, как монах привязан к Джиллиане, каким теплым, ласковым тоном и с какой любовью говорил он о ней. Уолдеф продолжал:
– И знаете, что я вам скажу: сестра Мария никогда не одерживала над ней победы, только обретала согласие, а Джиллиана подчинялась только тому, с чем соглашалась, а если ее что-то не устраивало, то соглашения достигнуть было невозможно.
Джон некоторое время переваривал полученные сведения, потом изрек:
– Все, что вы сказали, брат, довольно запутанно и малоутешительно... Что-нибудь еще можете добавить?
– Честь и долг для нее означают все, – сразу ответил монах. – Это тоже отцовское наследие. Впрочем, вы сами знали ее отца.
Карлейль не хотел задавать следующего вопроса, но тот невольно вырвался у него:
– А почему она согласилась стать моей женой?
– Сестра Мария дала ей разрешение вернуться в Шотландию, взяв взамен клятву, что она выполнит одно усло вие, которое состояло в том, чтобы она вступила в брак с человеком, которого Мария посчитала надежным. С вами.
– Господи! – в сердцах воскликнул Карлейль. – Уилли Уоллесу есть чем похвастаться, кроме воинских доблестей: он создал новую женщину! Полувоина, полумонахиню, полу... – Он запнулся, не зная, что добавить.
– И Мария Плантагенет помогла ему, – заметил брат Уолдеф.
Еще один вопрос вертелся на языке Карлейля, и он задал его:
– А как получилось, что незаконная дочь Уоллеса стала воспитанницей принцессы Марии?
Собеседники остановились у аккуратно подстриженного куста бирючины, монах издал глубокий вздох.
– Считайте моей виною, Джон, что я раньше не рассказал вам обо всем. До составления брачного контракта. Но ведь речь шла и о судьбе девушки тоже.
– Не пугайте меня, брат. Ответьте на вопрос. Еще один вздох, и Уолдеф проговорил:
– Ответ вы носите на пальце правой руки. Карлейль поднял руку и взглянул на кольцо.
– Здесь печатка дома Плантагенетов, я знаю. Наверное, оно является собственностью принцессы Марии.
– Кольцо принадлежало ее отцу, – сказал монах. – Королю Эдуарду. Его дочь Джоанна, сестра Марии, была матерью Джиллианы.
– Святые угодники! – Карлейль понизил голос почти до шепота. – Меня угораздило взять в жены не только незаконную дочку Уоллеса, но и побочного ребенка Плантагенетов.
– Надеюсь, вы все-таки не скажете, Джон, – в голосе Уолдефа слышались нотки язвительности, – что заключили плохую сделку.
Но Карлейль, казалось, не обратил внимания на его слова. Он смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, пытаясь привести в порядок мысли по поводу того, что только сейчас узнал. Потом повернул голову к брату Уолдефу и... весело рассмеялся.
– Вы что? – с некоторым испугом спросил тот.
– Да вот пытаюсь представить нашего Уилли и принцессу Джоанну в качестве любовников и не могу... Ну никак не могу! – Он снова покатился со смеху, после чего, став серьезным, добавил: – А что касается, как вы сказали, сделки, то никакая это для меня не сделка. Ни хорошая, ни плохая.
Монах тоже заговорил совершенно серьезно:
– Не знаю, любил ли Уильям свою дочь настоящей отцовской любовью, а не только как способную ученицу, будущую женщину- солдата, но упрямству и бесстрашию научил. А также – не плакать, не жаловаться и управлять собой. Душою и телом. Однако получать радости от того и от другого не научил. И сам не умел.
– А сестра Мария чему научила? – спросил Карлейль. Он снова слушал с напряженным вниманием, ему казалось, что монах порой говорит его собственными словами.
– Сестра Мария, – ответил Уолдеф, – любила ее
