больными оспой. Черт побери! Он вообще ни в ком не нуждался, но странным образом был теперь привязан к ним. Все, что ему оставалось, – это вновь поставить этих глупцов на ноги, а потом спустить со своей горы вниз.
Слоан спал в одном из кресел в салуне, когда около полудня пришли Саманта с Гарриет. Он слышал, как женщины, шепотом подбадривая друг друга, обменивались наставлениями, и удивлялся сквозь сон, зачем они так себя утруждают. У этих Нили и так все в полном порядке. Можно было спокойно отправляться в постель, прихватив бутылку доброго бургундского, как чуть раньше это сделал Рэмси.
Он открыл один глаз и увидел женщину, которая по-прежнему качала своего ребенка. Теперь она, вероятно, делала это просто по инерции. А еще говорят, что женщины – слабый пол. Он фыркнул и открыл другой глаз. Слабый, черт побери! Да они посильнее буйволов, когда задумают что-нибудь. Уж он-то знает!
Слоан покачался в кресле, не замечая очаровательных близняшек, которые смотрели на него во все глаза. Саманта уже стояла на коленях рядом с женщиной и ее ребенком. Он же один раз отослал ее домой! Какого дьявола она не понимает, что торчать тут бессмысленно? Что за необходимость смотреть, как умирают люди?
В душе его все оборвалось, когда обе женщины посмотрели на него с надеждой. Не было никакой надежды! Не было ни единой чертовой вещи, которую можно было бы сделать для этих людей! Он взял ребенка из рук матери, осмотрел его тщедушное, извивающееся тельце, ощущая, как буйствует лихорадка, заглянул под веки и покачал головой. Передав ребенка в руки Саманты, Слоан указал скованной ужасом женщине на тюфяк. Возможно, мать еще удастся спасти.
Прижав малыша к груди, Саманта наблюдала, как Слоан Толботт, переступая через спящих, щупал влажные лбы и приподнимал слабых, чтобы дать им напиться. Ребенок в ее руках не шевелился, но она тем не менее ободрила беспокойную мать. Женщина вскоре затихла и забылась тяжелым сном. Саманта теснее прижала маленького. Дыхание его было частым, пеленки сухими. Плохой признак.
Саманта вряд ли годилась для работы сестрой милосердия и потому решила остаться за пределами импровизированного лазарета. Мать с двойняшками вполне могли справиться и без нее. Но уйти сейчас она не могла.
Вернулся Слоан и показал ей, как напоить ребенка, который уже не мог глотать. Она обтерла его влажным полотенцем; пустулы на нежной коже легко вскрывались. Сердце кровью обливалось, когда маленькое тельце корчилось от боли, которую она причиняла. Холодная вода успокоила его, но Саманте казалось, что он не спит.
Слоан велел установить в салуне карантинный режим, разрешив входить внутрь только тем, кто вакцинирован. Очень немногие из вновь прибывших получили это право. Они носили в ведрах горячую овсянку и подносы с галетами для здоровых, охлажденное картофельное пюре – для больных. Саманта откусывала галеты и пробовала кормить ребенка пюре. Слоан же просто – в который уже раз! – осматривал инфицированных одного за другим.
Саманта решила, что эпидемическая вспышка достигла своего пика после полудня, когда большая часть переселенцев заполнила салун и стала размещаться в холле и ниже. Она молилась, чтобы местные жители оказались вакцинированными – или не входили в контакт с больными, поскольку у нее не хватит сил пройти все это снова, если инфекция через несколько дней распространится по поселку.
Слоан ушел разыскивать Рэмси и под дулом пистолета привел его обратно заниматься больными. Саманта устало качала головой, в смущении наблюдая за работой ее неизменного и грозного соперника, который передвигался от пациента к пациенту. С двухдневной щетиной он выглядел дьявольски утомленным. От него пахло виски не меньше, чем от Рэмси, но он не был пьян. Он мыл руки после каждого больного, подбадривал всех без исключения, доверительно обращался к любому – будь то мужчина, женщина или ребенок. Он был загадкой, олицетворенным противоречием, проблемой, требующей разрешения. Качая ребенка, она не отрывала от него взгляда.
Ребенок в тот же вечер умер, но у его матери уже началась лихорадка, и она не заметила этого. Горькие слезы горя потекли по щекам Саманты, когда малыш у нее на руках поперхнулся и перестал дышать. А она все качала и качала его, не зная, что делать дальше, неспособная осознать свое бессилие перед этой смертью.
Как-то, должно быть, она переменилась, поскольку Слоан возник рядом еще до того, как она сумела осознать это. Толботт наклонился и взял безжизненную ручку. Пульса не было. Он зло выругался и пошел прочь. Саманта в изумлении смотрела, как он, не останавливаясь, вышел, двинулся вниз, в холл, затем вверх по лестнице. Где-то наверху хлопнула дверь. Наверное, он ушел к себе.
Старшая Нили тотчас поспешила к дочери, чтобы посопереживать с ней. Одна из более-менее здоровых переселенок присоединилась к матери. Ситуация все-таки оставалась под контролем. Саманта бессмысленно смотрела в потолок, откуда вдруг раздался взрыв проклятий и звон разбиваемой посуды. Потом хрустнуло еще что-то. Наверняка ничего стеклянного в отеле уже не осталось.
Впрочем, подняться к нему девушка не могла. Оказывается, под оболочкой свирепой жестокости этого непостижимого Слоана Толботта таилась глубокая душевная рана! В конце-то концов это не ее дело.
И все же он находился там, где быть не должен, и оказал неоценимую помощь, вероятно, сам того не желая. Посему он заслуживал хотя бы сочувствия. Саманта отправилась на поиски Краснокожего Джо.
Разбойник совсем опух от выпивки, но немедленно поднялся и заковылял в отель, когда Саманта объяснила ему, что произошло. Направляясь через площадь домой, она оглянулась, чтобы убедиться, что он не сбился с пути. А ей требовался отдых.
На ступеньках их портика, скрестив ноги и посасывая длинную трубку, сидел Вождь Койот. Не доходя до него, Саманта остановилась и помахала рукой.
– С дороги, Вождь! – крикнула она. – Я, возможно, заразная.
Он взглянул на нее своими темными глазами, глубоко утонувшими в сетке морщин.
– Я не умираю, когда умирают другие, – сообщил он ей спокойно. – Я просто наблюдаю, умирают ли белые люди так же, как люди моего народа.
Нет, она бы так не смогла. Не хотелось бы ей, сидя здесь день за днем, наблюдать, как умирают один за другим люди племени, пока не исчезнет все племя, как могли исчезнуть эти переселенцы. Смерть для нее всегда оставалась чем-то таким, что принималось ею безоговорочно, но она бы никогда не стала смотреть, как умирает ребенок, у которого был хотя бы малейший шанс выжить.
К горлу подступили слезы, и Саманта, обойдя старого индейца, оставила его наедине с его мыслями.
