но от этого понимания ей не становилось легче. И возможно, стать сестрой милосердия, санитаркой или няней в военном госпитале – самое лучшее, что она может придумать.
В чистом платье, с тщательно вымытым лицом Дора вошла в комнату больной посмотреть, как себя чувствует Харриет Николлз.
Ее подопечная лежала в постели и крепко спала. На одеяле Дора увидела сложенную газету и взяла ее в руки, чтобы та не упала на пол. Она еще не читала сегодняшний номер. Она боялась разворачивать страницы извещений. Наступление Гранта на Ричмонд, продвижение Шермана к Атланте и список пострадавших в боях солдат из Кентукки. Дора всегда читала списки, это был хороший способ заставить себя не слишком спокойно относиться к событиям.
Девушка не стала читать о последнем сражении. От репортажей стыла кровь в жилах. Она посмотрела прямо на список пострадавших, словно кто-то направил ее взгляд. Ей даже не понадобилось вчитываться, чтобы сразу узнать знакомое имя под заголовком «Убиты в бою»:
Дэвид.
Глава 10
Странолюбия не забывайте, ибо через него некоторые,
не зная, оказали гостеприимство Ангелам.
Единственная слеза высохла на запылившейся щеке Доры, пока она ехала в повозке, сидя рядом с пожилым джентльменом в зимнем сюртуке. Широкие поля капора затеняли ее лицо, а сама она сидела вытянувшись в струну, словно тяжелое бремя печали не давило ей плечи. Ей надо было выйти замуж за Дэвида и заставить его не покидать дома. Тогда он был бы сегодня жив – в том случае, если бы она следовала наставлениям Старших Братьев, а не своим собственным представлениям о Внутреннем Свете.
– Ты должна знать, что мы охотно окажем тебе гостеприимство, сестра Дора, – сказал мягко джентльмен.
– Я знаю и благодарна вам. Если бы не ты и не другие братья и сестры, я бы сейчас чувствовала себя одинокой и бесприютной. Я должна думать о том, что лучше для меня. Может быть, останься я здесь, я бы могла спасти Дэвида. Возможно, отправляясь сейчас туда, я спасу другие жизни. Это не тщеславие – так думать?
Несмотря на то, что держалась она прямо, голос ее звучал еле слышно и дрожал. Проклятием ее жизни была нерешительность. Она никогда не чувствовала уверенности в том, что поступает правильно.
– Не тщеславие, нет, наверное, но самопожертвование, что тоже есть грех. В войне и насилии нет ничего романтического. Война – это безобразие и подлость, она делает людей безобразными и низкими. Я много наслышан о полевых госпиталях. Это не место для застенчивой, привыкшей к уединенной жизни женщины. Да и вообще молодой хорошенькой женщине нельзя находиться поблизости от привыкших к насилию молодых людей, которых не сдерживают моральные заповеди, преподанные им в домашних условиях. Я восхищаюсь твоей потребностью помогать другим, но, разумеется, ее можно употребить в дело где-нибудь поближе к дому.
Она могла бы сказать Старшим Братьям, что всю жизнь живет невидимкой, что совсем не хорошенькая и мужчины не замечают ее и самого факта ее существования, но старый джентльмен ее бы не понял. Он жил в сообществе друзей-квакеров, которые мало заботились о внешнем, желая, чтобы воссияла их внутренняя сущность. Его и окружающих спокойная уверенность в себе не оставляли места для веры в невидимое. Они были убеждены в праведности своей жизни и служении Господу Богу. Дора же ни в чем не была уверена и думала, что, возможно, никогда не будет. До восьми лет она носила бархат, кружева, хорошенькие разноцветные платья. С тех пор она видела вокруг много кружев и приятных для взгляда платьев, однако сама жила в сумеречной тени и сделалась частью незаметного серого мира.
Дора очень устала, и мысли у нее путались. Целую неделю она не спала. Она не смогла уснуть от всеподавляющего ощущения боли и то и дело ворочалась с боку на бок от непроходящего беспокойства. Временами она думала, что не в своем уме. Временами задавала себе вопрос, а не лучше ли продать ферму, вернуться в Англию и вновь лицом к лицу оказаться с жизнью, от которой она бежала? Очень может быть, что там, в Англии, осталось нечто, часть ее жизни, которой ей не хватало и которую надо тоже прожить. Сама эта мысль ее ужасала, но она грызла ее постоянно, как идея работать в военном госпитале.
Уже смеркалось, когда она сошла с повозки и поблагодарила Старшего Брата, который предложил подвезти ее домой после собрания. Она вошла в пустой дом Николлзов, где звучало гулкое эхо, и удивилась, как это она могла прежде жаловаться, что в доме стоит шум: плач Эми, ворчливые жалобы Чарли, пронзительный крик Джози. Тогда в доме хотя бы чувствовалась жизнь. Теперь здесь обитало ничто.
Карлсон уехал в погоню за двумя молодыми рабами, сбежавшими прошлой ночью. Дора не ожидала его скорого возвращения. После отмены закона о беглых рабах Карлсон уже не мог обращаться к властям с просьбой о возвращении невольников, если им удалось переплыть на другой берег реки. По закону штата Кентукки они все еще считались беглыми, но Дора сильно сомневалась, что молодые рабы – дураки и остались на территории Кентукки.
Карлсону, чтобы поймать их, надо будет переправиться через реку и ловить их собственными силами. Он не мог также предложить за них выкуп, а ловцы беглых рабов были заинтересованы только в наживе. Дора не думала, что Карлсону самому удастся изловить беглецов, но он легко не сдастся, это она твердо знала.
Она пошла на кухню проверить, как дела с ужином, но увидела там только горшок с соусом, тихо кипящим на плите. Она не обвиняла слуг в желании ускользнуть из железной хватки дисциплины каждый раз, как им предоставлялся случай, но, сдается, они решили, что настанет время, когда они день-деньской палец о палец не ударят. Доре было, что сказать по этому поводу, им еще неизвестное. Никто и никогда не пользовался такой свободой. Во всяком случае, ничего не делать могут лишь богачи.
Она наполнила две миски и понесла их наверх. Может, ей удастся заинтересовать Харриет Николлз рассказом о домашних делах, когда так пал авторитет дисциплины и власти. Иногда справедливое негодование по поводу упадка нравственности помогает добиться многого.
Харриет уже спала. Несмотря на некоторое улучшение здоровья, она легко уставала. Дора, нахмурясь, поставила одну миску на прикроватный столик и, глядя в окно, стала ужинать сама. Она надеялась, по крайней мере, что удастся поесть в обществе.
Прошел час, а Харриет все еще спала. Дора отнесла миски вниз. Нет, еще никогда в доме не было так пусто. Положим, у Николлзов не было обширной родни, которая постоянно их навещала, как у их друзей и соседей, но все же в доме всегда было шумно, все время стояла суета. Странно, даже слуги не ходили взад-вперед, как обычно.
Из хижин рабов доносились звуки музыки. Этим благоуханным июньским вечером было еще не жарко, как, несомненно, будет через пару недель. Может, немного прогуляться? Вряд ли рабы будут против, если она немного послушает музыку. Доре казалось, что они ее принимают. Может быть, потому, что она их всегда лечила, когда они страдали от болезней и ран.
Дора уже спустилась вниз, чтобы зайти в свою комнату за капором, как услышала, что кто-то бежит по подъездной дорожке. Возможно, в обычное время она бы не услышала столь легкого шума, но нервы у нее были напряжены до крайности, и ухо чутко реагировало на малейший звук. С громко бьющимся сердцем она выглянула в окно, из которого была видна парадная дверь. В сумерках было трудно различить что-то определенное, кроме долговязой фигуры босоногого человека, бегущего по грязи, но она легко его узнала. Солли. А Солли никогда не бегал, если мог плестись нога за ногу, вразвалку, неспешно. Случилось что-то неладное.
Первое инстинктивное ее побуждение – взглянуть на вечернее небо и удостовериться, что табачный сарай не полыхает огнем. Она прекрасно знала, что Чарли и его бедовые дружки способны выжечь все ее владения, если увидят в ее земле недостающий им лакомый кусочек. Она не сомневалась, что прежние неполадки с фермой и плантацией их рук дело. Но Чарли сейчас был в отъезде, а другие недавно перестали ее донимать. Они могли найти себе развлечения поинтереснее, чем поджог крошечной фермы и разорение нескольких акров земли.
Нет, пламя не освещало ночное небо. Тогда что же случилось?
Дора вышла на порог, тем самым, перехватив Солли, устремившегося к черному ходу. Увидев ее, он побежал прямо через лужайку, крича:
– Возьмите свою лекарскую сумку, мисс Дора, и давайте быстро сюда!
Она хотела спросить, кто пострадал, и как, и почему, но все уже знала. Она догадалась по боли в сердце, от которой страдала все эти дни. Ей бы раньше догадаться, но столько всего произошло одновременно, что она не обращала внимания на болезненное стеснение в груди.
Она вбежала наверх, схватила саквояж и поспешила вниз, забыв о капоре и накидке. Ночь была теплая, а Дора очень спешила. Она не могла простить себе смерть Дэвида. Она никогда себе не простит, если Пэйс умрет потому, что слишком поздно подоспела ее помощь.
Пэйс сморщился от боли, земля словно вздрогнула под ним. Голова была легкая и как бы не на своем месте, но, попытавшись привести мысли в порядок, он подумал, что, возможно, лежит не на голой земле, а в постели. Мучительная боль в руке и плече стала частью всего существа, но, прежде чем сдаться на милость этой боли, он остро ощутил то, что лежит на постели. Покинув госпиталь, он вроде взял в собственные руки свою судьбу. Потом какие-то невидимки перенесли его из повозки в вагон поезда, потом положили на повозку снова и повезли туда, где он как раз сейчас и
