Мэгги.
Он шагнул вперед, и она наконец увидела, как он на нее смотрит… Джереми вовсе не расстроен и не взволнован, напротив, вид у него очень лукавый.
— Ты рассказала мне все обо всех, даже отдаленно связанных с Ролингз-Мэнор, однако ни словом не обмолвилась о себе.
Он без разрешения уселся рядом, и Мэгги чуть отодвинулась, потому что Джереми касался ее плечом.
— В общем-то и рассказывать особенно нечего, — сухо произнесла она. — Я училась в школе.
— Да, конечно. — Действительно ли он снова придвинулся к ней, или ей показалось? — Но что ты будешь делать теперь?
— Не знаю. — Мэгги опять отодвинулась. — Я хотела поехать в Париж учиться живописи, но отец не позволяет.
— Неужели?
В его голосе вроде прозвучало удовлетворение? Она вдруг очутилась на самом краю вороха сена, двигаться больше некуда, только на пол.
— Что же ты будешь делать?
— Не знаю. — Мэгги не то чтобы нервничала из-за его близости, просто не могла понять, зачем он так поступает. Видимо, пол все же предпочтительнее его коленей, на которых она окажется, если он станет придвигаться и дальше. Может, если говорить не переставая, ей удастся его отвлечь. — Наверно, мне придется ехать в Лондон. Для выхода в свет.
— Для твоего выхода в свет, — повторил Джереми, слегка обнимая ее за плечи.
Мэгги с тревогой посмотрела на его руку, небрежно свисавшую с ее левого плеча. Рука, выглядывавшая из-под отвернутого манжета, покрыта темными курчавыми волосками, такими же, как в распахнутом вороте рубашки. В них было что-то истинно мужское, и она почувствовала непонятное возбуждение.
— Ты очень волнуешься, ожидая встречи с большим светом, Мэгги?
— Не особенно.
Мэгги посмотрела ему в глаза, ибо его лицо оказалось всего в нескольких дюймах. Это было ошибкой, поскольку его взгляд продолжал действовать на нее, только сейчас по коже побежали мурашки, словно она мерзла, а не сидела на жарком солнце.
— Вся история кажется мне довольно глупой, — с трудом выговорила она. — Я ненавижу балы и приемы. Мне не нравится танцевать… Джереми, почему ты все время смотришь на мой рот?
— Потому что я собираюсь тебя поцеловать, Мэгги, — произнес он ласкающим голосом. — Разве ты этого не хочешь?
— Нет. — Она поспешно отклонилась назад… прямо в его объятия. Мэгги вскинула руки, совершенно забыв про оторванную пуговицу лифа. — Нет…
Но рядом с ней был уже не тот Джереми, которого она могла запугать, принудив делать, что она захочет. Новый Джереми был взрослым мужчиной, крупнее и сильнее ее, которого совсем не интересовало чужое мнение, и, не обращая внимания на протесты, он прильнул к ее губам…
И в тот же миг она поняла, что возражения просто нелепы. Целоваться с Джереми было странно, но и очень приятно.
Мэгги никогда не целовалась с мужчиной, никогда не бывала в мужских объятиях… даже не стояла близко к мужчине, чтобы ощутить, что все в них иное. Буквально все! В них нет даже и намека на мягкость, они… твердые… целиком. Какого бы места она ни коснулась, везде только литые мускулы. И кожа совсем не нежная, а шершавая, бакенбарды колются. И пахли мужчины иначе. Кожей, лошадиным потом, табаком. Эти запахи обволакивали, пропитывали Мэгги. Теперь придется долго отмываться. Но они казались… правильными. Все в Джереми казалось правильным. И рука, обнимающая ее талию и притягивающая ближе, тоже правильная. Так и должно быть. Губы, покрывавшие ее лицо легкими жадными поцелуями, такие, как надо. Даже медленное соблазнительное обследование, которым занялся проникший в рот язык… даже это казалось правильным и естественным.
А вот ощущения, которые возникали у нее внутри, были отнюдь не нормальными. Мэгги понимала, что ей следовало рассердиться на Джереми за его дерзость. Следовало бы, в чем она не сомневалась, оттолкнуть его или хотя бы попытаться. Но она не могла… Не было ни сил, ни возмущения. С того момента, как он начал ее целовать, была только сладостная истома. Его тело прижималось к ее телу, пока Мэгги не откинулась на его сильные руки, уверенно поддержавшие ее. Она вдруг почувствовала себя хрупкой, нежной девушкой, какой всегда мечтала быть. Которой требовалась нюхательная соль, которую мужчина мог легко подхватить на руки и понести вверх по лестнице…
Но она чувствовала не только это. Что-то совершенно необычное происходило внутри. Одновременно с ленивой истомой появилось судорожное напряжение между ног, какая-то необъяснимая влажность. Плотские наклонности завладели ею, чего Мэгги всегда опасалась. Нечто заставляло ее ощущать себя мурлыкающей кошкой. И нельзя отрицать, что с той же настойчивостью, с какой Джереми прижимался к ней, она прижималась к нему… даже некоторые места ее тела буквально ныли, так они жаждали прикосновения…
Но когда рука Джереми нырнула туда, где разошелся лиф, чтобы ласкать ее грудь, Мэгги удивленно вздрогнула и застыла. Это было неправильным. Конечно, она никогда не испытывала более приятных ощущений, чувствуя, как его грубоватые пальцы нежно скользят по ее обнаженной коже, но плохо то, что ей слишком хорошо. Так хорошо, что если она не остановит Джереми сейчас, то потом уже не сможет.
— Джерри, — выдохнула она, когда он целовал ее шею.
— M-м. — Пальцы, скользнувшие в лиф, нащупали кружевную оторочку корсета, легли на атласную кожу.
— Джерри, — настойчиво повторила она, — прекрати…
— Почему? — В его голосе прозвучало искреннее недоумение, а руки, продолжая свое дело, бережно сжали затвердевший сосок.
Мэгги выгнулась навстречу, издав звук, похожий на стоны мартовской кошки.
— Джереми!
— В чем дело, Мэгги? — пробормотал он, приникая губами к ее вздымающейся груди.
Она попыталась оттолкнуть его голову и удивилась, какими шелковистыми были его иссиня-черные кудри.
— Джереми, — повторила она, испытывая боль от усилия побороть себя и броситься к нему в объятия, — Ты должен остановиться…
— Не могу, — отозвался он в ложбинку между ее грудей. Он осыпал поцелуями ее грудь, приближаясь к соску, остро упиравшемуся ему в ладонь. — О Господи, когда же это случилось?
Мэгги растерянно заморгала, смотря на темную голову, покоящуюся у нее на груди.
— Что случилось?
— Все это, — изумленно произнес Джереми, беря в руку другую грудь, и прежде чем она успела прикрыться, его губы сомкнулись на твердом соске.
Жаркая волна окатила ее, из горла снова вырвался жалобный всхлип желания.
Это было хуже, чем она предполагала. Теперь ей не хотелось, чтобы он прекратил свои ласки. Но что будет, если он продолжит? Если сейчас она прямо извивается под ним, когда он лишь тронул языком сосок, то что произойдет, если он поднимет ей юбки и…
Нет! Мысль об этом слишком ужасна! Мужчина, которого, по правде говоря, она едва знала, разденется перед ней… прикоснется еще интимнее… Мысль о том, как она прореагирует на его наготу и такие прикосновения, окончательно смутила и потрясла ее. Джереми сказал, что она боится. Да, черт побери, она больше напугана, чем когда-либо… но и ощущает себя более живой, чем когда-либо… И это пугало ее больше всего.
Страх пересилил желание, а вместе со страхом пришло возмущение. Как он смеет? Как посмел? Наверно, привык валяться на сене с девицами, когда ему заблагорассудится. Но он мужчина. И не просто мужчина, а герцог. Он может забавляться с кем хочет, не думая о последствиях.
Она же до сегодняшнего дня никогда даже не целовалась. Как он посмел воспользоваться ее неопытностью?
Пробужденные им сексуальные желания переросли в ярость, и Мэгги, вцепившись в густые кудри Джереми, рванула его голову назад.
— Отпусти меня, — процедила она сквозь зубы.
— О нет, Мэгги. Ты повеселилась, когда мы были детьми. Теперь моя очередь. — Герцог снова припал к ее губам.
Мэгги не стала раздумывать и отреагировала инстинктивно. Только на этот раз ее действиями управляла не страсть, а гнев. Выпустив его волосы, она со всей силы ударила Джереми в нос. Вернее, целилась туда. Пять лет назад Джереми объяснил ей, что нос идеальное место для удара, его даже легко сломать, не повредив себе руку.
Но поскольку он продолжал сжимать ее в объятиях, Мэгги промахнулась и чуть не разбила кулак об его зубы. Тем не менее удар произвел должный эффект: хватка сразу же ослабела. Мэгги отбежала подальше и замахала рукой, чтобы унять боль в пальцах.
— Что за… — Джереми поднес ладонь ко рту и, когда опустил ее, увидел на ней кровь. Мэгги рассадила ему верхнюю губу. Было не слишком больно… но удивительно до чрезвычайности.
— Мэгги! Зачем ты это сделала? — изумился он. Она проверила, не вывихнула ли себе палец, и решительно произнесла:
— Я же тебе сказала: отпусти.
Сердито глядя на быстро распухающие пальцы, она размышляла, что теперь делать. Поранила руку о зубы герцога Ролингза. Как объяснить это матери?
— Да, но… — Джереми с недоверчивым удивлением уставился на испачканную кровью ладонь. — Мэгги, ты ударила меня!
— Ну и что? — дерзко спросила она. — Думаешь, раз ты герцог, то можешь лапать кого захочешь? Придется тебе передумать, нахал самодовольный. Я говорила тебе, прекрати. Говорила всерьез.
Мэгги с удовлетворением заметила струйку крови, сочившуюся у него из уголка рта. Ее сердце успокаивалось, пульс стал ровнее, таинственные позывы, которые он в ней пробудил, стихли… по крайней мере на время.
— Я не собирался причинить тебе вред, Мэгги. — Такого странного выражения она не видела у Джереми за все время их знакомства. Впрочем, подобного выражения у герцога Ролингза не видел никто и никогда. Оно появилось у него впервые — ибо первый раз
