следовало ожидать, обсуждение редко было объективным, а тем более беспристрастным. Но все же люди не без интереса посещали эти собрания. Право непосредственного участия в дебатах принадлежало исключительно мужчинам, женщинам разрешалось лишь сидеть и слушать, в то время как многоречивый, методичный Бронсон Алькот или проницательный Ральф Уолдо Эмерсон делились с жителями города своими соображениями о войне в целом и о Реконструкции в частности. На этот раз обсуждение проходило в гостиной мистера Кэлдуэлла, которая с трудом вместила всех желающих.
Во время обсуждения Люси хлопотала на кухне. Она наполнила огромный самовар и поставила его на чугунную плиту. Затем бросила взгляд на подносы с пирожными, которые она подаст к чаю чуть позже, после окончания дебатов. Удостоверившись, что все в полном порядке, Люси сняла кружевной муслиновый передник, поправила платье и, приподнявшись на цыпочки, прислушалась к голосам в гостиной.
Никем не замеченная, Люси стояла в темном дверном проеме и внимательно рассматривала гостиную. Сзади сидел отец, он постоянно смотрел на часы и, наверное, удивлялся, почему до сих пор не подают чай. Даниэль сидел, положив ногу на ногу, в самом центре группы людей, с неподдельным интересом слушавших оратора. Хит Рэйн сидел в самом дальнем и темном углу комнаты, сложив руки на груди. Его лицо не выражало ничего, кроме скуки, но Люси не сомневалась в том, что он не пропускал ни единого слова.
Ей было интересно узнать, зачем он ходит на эти встречи, ведь он был на них единственным представителем Юга. По правде сказать, в Конкорде изредка слышались сочувствующие суждения о Юге, особенно когда дело касалось Реконструкции. Но Хит Рэйн. был чужаком, и все понимали это. Его присутствие поначалу определенно мешало выступающим. Но южанин вел себя достаточно благопристойно, и теперь уже никто не обращал на него внимания. Он приходил, обменивался парой фраз с теми, кто осмеливался подойти к нему, внимательно слушал лектора и уходил. Он вел себя как простой наблюдатель, у которого и в помине не было военного опыта. Люси не могла его понять. Она успокаивала себя лишь тем, что вряд ли кому-нибудь здесь понятно его поведение.
– И тем, кто считает, что этот конфликт не должен рассматриваться как противостояние абсолютно правых абсолютно не правым, – говорил Бронсон Алькот, – я посоветую с холодной объективностью взглянуть на проблему рабства. Даже сочувствие к тем, кто боролся за рабство, желание оправдать их, должно рассматриваться как измена родине, как жесточайшее из преступлений.
Люси, которая сотни раз слышала подобные рассуждения, с трудом сдерживала зевоту. Она подняла руку ко рту, пытаясь скрыть зевок. Затем снова посмотрела на Хита. Заметив, что он не сводит с нее своих голубых глаз, Люси долго смотрела на него, и когда на его губах появилась едва заметная улыбка, она не смогла удержаться и улыбнулась в ответ. А в это время в дискуссию вступил мистер Эмерсон. Как всегда, он полностью завладел вниманием слушателей:
– Мы не должны, да и не можем снисходительно относиться к южанам, если хотим сохранить верность идеалам, за которые воевали. Нам нужно было идти до конца, загнать их в угол и не заключать мира. Война не игра. Нельзя жалеть противника, иначе как смотреть в глаза людям, которые защищали нас.
– Нельзя жалеть? – робко повторил Лукас Кэлдуэлл. – Но разве не мы должны…
– На войне люди делаются чище и справедливее, они стряхивают с себя бремя условностей и жалости, – решительно парировал Эмерсон. – В каком-то смысле война даже полезна. Она помогает людям, в особенности молодым, поверить в свою правоту, вот почему я всегда призывал молодых парней к борьбе.
Неожиданно обманчиво мягкий голос возразил:
– Вы не правы, сэр. Война обкрадывает человека, она отнимает у него самое главное: человечность. – Все повернулись в угол, где сидел Хит Рэйн. Не меняя ленивой позы, как всегда улыбаясь краешком рта, с еще большей мягкостью в голосе, он продолжал:
– Конечно, вам легко отправлять юнцов на войну, когда вы сами слишком стары, чтобы держать в руках оружие, а ваш сын еще совсем ребенок. Легко отправлять их в львиное логово, когда они безоговорочно верят вам.
Когда прошел первый шок, в гостиной поднялся шум. От волнения Люси схватила передник и сжала его в руках. Она смотрела на Хита не отрывая глаз. Ее охватили жалость и страх за него. Никто еще не осмеливался сказать Эмерсону, одному из самых уважаемых жителей города, что он не прав. И никто никогда бы не посмел назвать его трусом. «Что же ты натворил?» – молча сетовала Люси. Как бы ей хотелось повернуть время вспять и закрыть упрямому конфедерату ладонью рот, до того как он успел произнести эти слова.
– Война проверяла людей на честность, – сказал Эмерсон. Его стареющее лицо побелело от гнева. – Она стала для нас школой жизни. Воюя с мятежниками, северяне доказали свою моральную целостность, они отвоевали свое право на жизнь.
– Вот именно, мистер Рэйн, – в разговор вмешался Даниэль, его усы смешно топорщились, когда он говорил, – это были отличные ребята, которые погибли из-за наглой самонадеянности южан, начиная с отделения Южной Каролины.
– Южная Каролина отделилась, – прервал его Хит, – потому что вы провели границу и не позволяли нам переступать ее.
– Как я уже сказал, – жестко отрезал Даниэль, – из-за самонадеянности южан. Все дело в том, что в Южной Каролине все-таки переступили эту черту, хотя вы все прекрасно знали, чем это могло обернуться. А теперь тысячи наших ребят лежат в могилах.
– Да, и в два раза больше южан, – последовал спокойный ответ.
– Могилы необразованных мятежников. Как однажды сказал мистер Эмерсон, гибель всего штата Южная Каролина не сравнится со смертью одного гарвардца, – ухмыляясь произнес Даниэль и замолчал.
Лицо Хита побледнело.
– В Южной Каролине много хороших людей, среди них есть и те, которые окончили Гарвард, мистер Коллиэр, – сказал Хит, странно улыбаясь.
С этими словами он вышел. После этого собрание стало больше напоминать толпу, где каждый старается перекричать друг друга. Люси выскользнула из кухни и через заднюю дверь выбежала из дома. Она чуть не упала, перебегая улицу.
– Хит, остановитесь! Да подождите же.
Хит остановился, медленно повернулся к ней. На его лице не осталось и следа от волнения и возмущения, которые недавно переполняли его.
– Вы были правы, – сказала Люси задыхаясь. – Все, что вы сказали, чистая правда, но вы должны быть осмотрительнее. Вы же прекрасно знаете, как они относятся к войне и как они уважают мнение мистера Эмерсона. Никто не может сказать мистеру Эмерсону открыто, что он не прав.
– Но кто-то ведь должен.
– Да, но вы судите о нем только по тому, что услышали сегодня. Вы же не знаете, какой он на самом деле добрый человек. Вы никогда не видели, как он разговаривает с детьми, он всегда первым приходит на помощь всем нуждающимся и так много делает для блага города. Поверьте, он добр и великодушен, и очень лоялен.
– Пожалуйста, – прервал ее Хит, – не нужно защищать его.
– Но ведь все дело в том, что он самый уважаемый житель Конкорда. О Боже, и то, что вы сделали сегодня, наверняка настроит всех против вас, они захотят, чтобы вы убрались из города. Даниэль и его друзья вряд ли смирятся с этим.
– Ну и пусть. Вам-то что за дело, милочка, – сказал он, его голос звучал легко и беспечно, ни один мускул на лице не дрогнул. Внезапно Люси показалось, что он ужасно одинок, и она, почувствовав жалость к нему, положила свою маленькую руку ему на плечо и нежно погладила. Кончиками пальцев она ощутила твердость его мускулистых рук, его тело дрожало, видно было, что он делает над собой усилие.
– Зачем вы здесь? – мягко спросила она. Ее голос журчал словно ручеек в тиши ночи. – Зачем вы уехали так далеко от родного дома? Вы должны жить со своей семьей, с людьми, которые любят вас.
– Нет, – произнес он жестко, отводя ее руку. – Прекратите играть со мной, Синда.
– Я не играю. Однажды вы помогли мне, и я благодарна вам, и тоже хочу помочь.
Она уверенно смотрела ему прямо в глаза. Ее бледная кожа светилась в холодном свете луны. Неожиданно Хит словно другими глазами взглянул на нее, без нежности и дружеской веселости. Никто из знакомых Люси не мог с такой легкостью менять настроение. Леноватый, всегда улыбающийся южанин превратился в совершенно другого человека: лицо его выражало обиду, а в глазах светилась жестокость. Люси испугалась и отшатнулась от него.
– Вы можете помочь мне, – сказал он грубо, – только вы и можете. – Быстрым движением он схватил ее за руки и потащил в пугающую темноту между двумя зданиями. Мирная знакомая улица исчезла, и Люси охватил страх.
– Нет!
Его руки крепко обняли ее, на шее она чувствовала его горячее дыхание.
– Ну давайте же, кричите, – бурчал он. – Кричите, зовите на помощь, пусть они все прибегут сюда. Пусть! Мне все равно, милочка. Мне все равно.
Его губы так неистово припали к ее губам, что она почувствовала боль. Люси сопротивлялась изо всех сил. В отчаянии она схватила его за волосы и попыталась оторвать от себя, но вдруг поцелуй его стал нежным, мягким, теплым, манящим, таким, как тот, первый… Он старался загладить ту боль, что причинил ей сперва, и она, поняв это, перестала сопротивляться…
Успокоившись, Люси прижалась к нему, из-за жалости, из-за сочувствия и больше не из-за чего. Его руки стали нежными, и теперь он обнимал ее совсем по-другому; он как будто хотел защитить ее, спрятать от мира. Хит еще ниже наклонил голову и поцелуй стал еще глубже. Люси стонала от
