– Ты не упустишь женщину, пылающую к тебе страстью.
– А не пойти ли тебе куда подальше, брат?
– Что, это проблема для тебя? – Из груди Гордона вырвался резкий лающий смех. – Брат!
– Да никакая это, черт возьми, не проблема! – Ройс наклонился вперед. На его лицо упал лунный свет. – Думаешь, мисс Роли согласилась бы стать миссис Гордон Кинкейд, если бы я позволил Пейтону сделать заявление? И эти лицемеры танцевали бы на твоей свадьбе? Пора повзрослеть, Гордон. Ты был бы изгоем, хотя в этом нет твоей вины. Упрекай Пейтона, упрекай суку, которая тебя родила, но я тут ни при чем.
Гордон смотрел на красивое лицо брата, размышляя о том, что было бы с ним, если б Ройс не принес в жертву свою юность ради него, Гордона. Обиднее всего то, что Ройс принес в жертву не только юность. Он потерял всякую надежду. Ройс был убежден в абсолютной безнравственности человечества, в то время как Гордон верил в торжество добродетели человеческой натуры. Возможно, война их рассудит и правым окажется он, а не Ройс.
– Я не упрекаю тебя. Просто не делай ей больно. Пожалуйста.
Наступила напряженная тишина. Ройс закрыл глаза, сделал глубокий вдох, а потом выдох.
– Если придется причинить ей боль, я сделаю это быстро и чисто, как всегда, – грубо сказал Ройс.
Гордон с трудом сдержался, чтобы не дать Ройсу пощечину. Он хотел услышать от него слова любви, любви к Аннабель, любви к нему самому. А теперь разочарованно сжимал и разжимал кулаки.
Он завидовал Ройсу. Завидовал его смелости, его силе воли. И жалел его, потому что эти самые добродетели мешали ему признать мучающую его боль. Но Гордон никого так не любил, как своего брата.
Гордон направился к дому, к ожидающей его молодой жене. Августа знала правду. Но в глубине души Гордон понимал, что Ройс прав. Ей бы никогда не разрешили выйти замуж за незаконнорожденного, если бы эта правда всплыла наружу. Он чувствовал себя обязанным Ройсу и ненавидел его за то, что возложил на его плечи еще одно обязательство.
– Гордон!
Молодой человек остановился и затаил дыхание, ожидая услышать слова, которые все поставят на свои места.
– Ударь меня.
Гордон медленно обернулся. Ройс стоял, надев на себя маску безнравственного негодяя, и с невозмутимым видом смотрел на брата. Гордон ощутил острую боль при виде этого сурового изысканного лица. Любимого и ненавистного лица мужчины, которого он называл своим братом.
– Если я сделаю это, то не смогу считать себя мужчиной.
И Гордон ушел, оставив Ройса одного в ночи, не в силах остаться, не в силах наблюдать, как брат борется с самим собой. Он должен был торжествовать победу, но не мог. Он чувствовал только любовь и терзавшую душу печаль.
Ройс Кинкейд прислонился к дереву и смотрел вслед уходящему брату. Его лицо было лишено каких бы то ни было эмоций, только уголки губ слегка подрагивали. Так он стоял до тех пор, пока ветер не остудил покрытый испариной лоб. Тем временем гости начали расходиться.
Он прошел к зданию конторы, кляня свою больную ногу, которая вынуждала его хромать. Что им двигало, гордость или глупость, он не мог понять, но жалел, что не воспользовался тростью, как ему советовали. Он едва не упал, танцуя с Аннабель, и с того момента боль в ноге не проходила.
Ройс вошел в пристройку, служившую ему домом с тех пор, как он вернулся с востока, и стал шарить рукой в поисках свечи. Он чиркнул спичкой, и комната озарилась тусклым светом.
Обычно он жил на втором этаже большого дома, но после ранения подниматься по лестнице стало тяжело. В суматохе предсвадебных приготовлений Аннабель как могла заботилась о нем. Она проследила за тем, чтобы кровать и сундук Ройса перенесли в его новую комнату и поставили в углу, а за ширмой установили ванну. Аннабель даже постелила половики и принесла вазы с цветами, чтобы сделать жилище мужа более уютным.
Когда-то эта комната была его убежищем, мозговым центром поместья, местом, где он мог погрузиться в тонкости земледелия и воспроизводства крупного рогатого скота. Только здесь он забывал, что «Излучина» всего лишь иллюзия, ведь когда он трудился на благо поместья, иллюзия становилась реальностью даже для него.
Теперь поместье принадлежало Аннабель, да поможет ей Господь. Ройс грустно засмеялся. Землю разрывали на части, и каждая сторона требовала от Бога своего. Если он и существовал, то был слишком занят, чтобы заботиться о предпочтениях Аннабель Холстон-Кинкейд или ее развратного, испорченного супруга.
Ройс опустился на узкую кровать, потер глаза тыльной стороной ладони. Черт, у Гордона было такое лицо… Казалось, он потерял надежду и возненавидел себя самого. И это в день своей свадьбы. Ройс подумал о том, что Селеста украла у него. Она украла его самого, его детство, невинность и веру в то, что где-то в этом мире рабства и коррупции сохранился крошечный светлый островок порядочности и чести. А может, даже любви.
Все это время он старался оградить Гордона от этих потерь, но, видимо, не смог. Как давно он знал о своем происхождении и почему молчал? А теперь из-за молчания Гордона Аннабель стала женой Ройса.
Черт возьми, сегодня вечером она умоляла его о любви, и он хотел дать ей то, о чем она его просила. Ему стоило подхватить ее на руки, отнести в ее комнату и взять то, что она предлагала.
Тогда он разрушил бы все, что было в ней хорошего.
Он должен вернуться на войну, оказаться как можно дальше от нее. Завтра же он снова займется верховой ездой, чтобы укрепить раненую ногу и вернуться в строй. Макдувел так или иначе собирался отправиться Вашингтон. У Ройса есть долг, который он обязан исполнить, повести свое подразделение в бой.
